Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Что вы можете сделать для меня?! — неожиданно крикнул гость, будто для того, чтобы вырвать дом из опускавшейся на него ночной тишины. — Вы для меня ничего не можете сделать, я от вас ничего не прошу. Я хочу только позаботиться об этом вашем ученике, чтобы он не вырос уличным молодчиком. Я ему когда-то нанял ребе, того самого реб Менахема-Мендла, который стал теперь в Валкениках главой ешивы. И я хочу познакомиться и с его новым, гораздо более знаменитым ребе. Правда, Хайкеле, что я нанимал для тебя ребе, а ты на меня замахнулся стендером, потому что я велел тебе показать кисти видения? Слышите, ребе? Мальчишка, замахивающийся стендером на пожилого еврея, не останется человеком, посвящающим себя изучению Торы! Ни за что в жизни! Сейчас он молчит, притворяется маленьким праведником, но я знаю, что внутри он весь кипит. Счастье его, что он находится у вас в доме, иначе я бы сейчас с ним рассчитался…

— Поберегитесь! Он может снова замахнуться на вас стендером. А если нет стендера, может схватить со стола зажженную керосиновую лампу, — вроде пошутил реб Авром-Шая. Однако его голос звучал жестким предостережением, чтобы гость не посмел поднимать руку. Вова Барбитолер утратил дар речи, Хайкл тоже остолбенел. Он понял намек ребе, чтобы он не давал себя в обиду.

— Он еще когда-нибудь замахнется стендером и на вас! Я не хочу сказать, что обязательно именно стендером. Я имею в виду, что он поступит прямо противоположно тому, чему вы его учите, — Вова еще попытался возвысить голос, но все больше и больше терялся. Он явно не ожидал, что на раввина совсем не произведут впечатления его угрозы. Мгновение нижняя челюсть реб Аврома-Шаи подрагивала. Вдруг он весело рассмеялся, как будто до сих пор они с гостем просто шутили:

— Конечно, Хайкл — сорванец и упрямец. Что бы я ни сказал, он говорит прямо противоположное. Вы уже ужинали? Из местечка сюда путь неблизкий, и вы наверняка проголодались.

Вова еще больше растерялся. Мягкий тон хозяина и простота в обращении покорили его. Но если не бушевать, то он не знал, что делать и как разговаривать.

— Я не голоден, — буркнул он.

— Но от стакана чаю вы ведь не откажетесь? — воскликнул хозяин.

— От стакана чаю не откажусь, — ответил Вова, расчесывая пальцами растрепанную бороду. То, что реб Авром-Шая разговаривал с ним уважительно, пробудило в нем желание держаться достойно.

В столовой, освещенной висевшей над столом электрической лампой, Вова Барбитолер пару минут сидел один, тупо уставившись на скатерть. Реб Авром-Шая вошел со стаканом чаю и с печеньем на блюдце. Гость прошептал благословение «По слову Которого будет все» и стал медленно прихлебывать чай, с мрачным видом слушая раввина.

— Про таких, как Хайкл, Гемора говорит: «Будьте бережны с сыновьями бедняков, ибо от них выйдет знаток Торы» [27] Недарим, 81:1. . Он аристократ Торы, потому что он сын бедных родителей, и я обязан быть с ним мягче и бережнее, чем с сыном богача или раввина. Из-за своего бедного происхождения и по другим причинам он пал духом, хотя и не выглядит покорным. Поэтому можно представить себе, что он набросится именно на своего благодетеля. Пророк Иеремия говорит: «Сердце человеческое лукавее всего, и оно неисцелимо; кто может познать его?» [28] Ирмеягу (Иеремия), 17:9. — раввин процитировал слова пророка по-древнееврейски и тут же перевел их. — Однако Знающий все может познать и человеческое сердце. Надо подождать, пока Хайкл не почувствует себя уверенно в Торе. Тогда наглость, таящаяся в нем, исчезнет сама собой. Тора, которая учит человека, что он прах земной, одновременно укрепляет и возвышает его.

— И вы верите, что он продолжит изучать Тору? — спросил гость.

— Наверняка я не знаю. Однако, поскольку его поведение становится лучше ото дня ко дню, нечего думать, что получится из этого потом. Я лично уверен, что, даже если он не останется с Торой, Тора останется с ним и в нем.

Табачник не мог оторвать своего тяжелого, пронзительного взгляда от раввина, говорившего с ним доверительно, как с равным. Если такой еврей с уважением относится к какому-то пареньку с Мясницкой улицы, он, конечно, отнесется с не меньшим уважением и к старому надломленному еврею. Вова Барбитолер поспешно допивал свой чай, ломал пальцами жесткое печенье и с аппетитом хрумкал им, как после долгого поста. Реб Авром-Шая мысленно копался в это время в кухонном шкафу, где стояли холодные блюда: что там еще есть? Однако, поскольку гость сказал, что не голоден, то будет лучше не просить его омывать перед трапезой руки, чтобы он не подумал, что к нему относятся, как к нищему.

— Вы не должны обижать фрукты, — сказал реб Авром-Шая, указывая на яблоки. — Благословите их.

Махазе-Авром сидел, низко согнувшись над столом, и как будто сливался с тенями. Только его высокий золотисто-желтый лоб светился, отражая свет электрической лампочки. Гость тоже сидел укутанный ночной темнотой. Он ножом отрезал кусочки очищенного яблока и жевал их уголком закрытого рта. Это искривляло его лицо в странную гримасу, как будто он сам себя передразнивал перед зеркалом.

— А что вы скажете по поводу местного главы ешивы реб Цемаха Атласа? Вы ведь, наверное, слышали, что он со мной сделал. Разве можно ему было вмешиваться в мою жизнь и отрывать от меня моего сына?

— Ему не только не следовало этого делать, но это было самой большой глупостью с его стороны. Я не понимаю его поведения. Разве что он просто-напросто дикий человек и в своей ярости доходит до глупости. — Реб Авром-Шая сказал то, что думал. Однако при этом он считал, что делает директору ешивы одолжение, осуждая его. Чем больше он будет оправдывать этого обозленного разорившегося обывателя, тем больше будет остывать его ненависть.

— Я думал, что, увидев меня в моем нынешнем убогом положении, он попросит прощения за то, что разрушил мою жизнь. А он вчера ругал меня еще больше, чем прежде. — Вова Барбитолер постучал пальцем по пустому чайному стакану, и его глаза загорелись. — Ну, коли я такой жестокий злодей, как он говорит, то он мне сейчас за все заплатит. Я буду делать так, что ему тут станет тесно, пока он не будет вынужден бежать отсюда.

Реб Авром-Шая слушал, опустив глаза и положив левую руку на лоб. Он тосковал об удовольствии лежать на кровати с книгой в руках и размышлять над спором двух танаев из Мишны. Пусть директор ешивы и этот еврей угробят друг друга, лишь бы не уступить. Реб Авром-Шая чувствовал, что на этот раз не может сказать себе, что не вмешивается в ссору, ибо слаб и болезнен и не хочет впустую тратить время, предназначенное для изучения Торы. На этот раз ему все-таки придется вмешаться, из этой ссоры может получиться ужасное осквернение Имени Божьего. Кроме того, ему теперь еще больше, чем прежде, жаль директора ешивы. Его надо спасать.