Елена Колядина - Кто стрелял в президента

— Ну? — повеселел Николай.

— Мама рассказывала, раньше они в клуб на танцы полные карманы сущика набирали и ели вместо семечек. Бесплатное угощенье. Здорово?

— Чего здорового? — нахмурился Николай. — Бесплатное — начало беспорядка. Ничего не должно доставаться бесплатно.

«Вот мироед!» — толкнула Любу коляска.

— Иначе в чем смысл корячиться? Быдло только приучи к бесплатному — никто работать не станет, все забьют по пояс. Кто тогда кредиты будет брать? Главная цель зарплат и пособий — чтоб народ за кредитами шел. Если народ банкам не будет последний рубль каждый месяц приносить, вся система рухнет. Банки — основа государства, а денежные потоки — его артерии.

Николай каждый день исправно смотрел канал РБК, поэтому разбирался в экономике. И почему он вдруг разговорился с Любой? Но упоминание о бесплатном сущике так огорчило, что он не мог остановиться.

— А все потому, что какой-нибудь рыбколхоз квотой на улов владеет, а значит — никто. А без хозяина какой может быть порядок? Там у вас что, акционерное общество? Баркасы, холодильники, коптильни — чьи? Акционировано предприятие?

— Да, — неуверенно ответила Люба. — Вроде. Кажется, акции трудовому коллективу принадлежат.

«Во страна немереная, — расстроился Николай. — Выкупаешь у алкашей предприятия, выкупаешь, и все ни конца, ни края. Представляю, как эти трудящиеся акционеры дела ведут. Рыбу, небось, за копейку продают, лишь бы на бухло хватило. А те алкаши, которые ее покупают, тоже работать не хотят: чего горбатиться, когда закуска почти даром в ларьке лежит? А быри всякие недобитые, политологи хреновы, еще орут перед каждыми выборами, что цены на продукты должны быть низкими. Ну будем хлеб и селедку бесплатно раздавать, так налог на добавленную стоимость какой в бюджет поступит? Так вред или польза от дешевых цен стране?»

Кипуче поразмышляв теоретически, Николай сделал быстрые мысленные прикидки по конкретному сущику: «Если все акции у алкашей — дело сделано. Завтра откроем предприятие «Партнер» по скупке акций. Работяги денег толковых давно, небось, не видели…»

— А сколь велика зарплата у переработчиков сущика насущного? — спросил Николай.

«Четыре тысячи, — подсказала Любе коляска, имевшая беседу со складской тележкой. — В сезон — пять-шесть, или семь».

— Нет? — не поверил Николай.

«Значит, акции не просто понесут, а ночами дежурить у дверей будут. А упрутся, предъявим протокол собрания. Нотариус есть, — Николай представил даму в строгом костюме с ноутбуком в сумке «Биркин»: — Ей протокол налабать, что раз плюнуть. Найдем сокрытие налогов. Надо будет, наверное, завтра-послезавтра в Москву смотаться, деньжат подстоговать. За неделю, пожалуй, трудящиеся от акций счастливо избавятся, с облегчением вздохнут. А там — по обстоятельствам. Если долгов немеряно, придется банкротить, назначим временного управляющего. В первый раз, что ли? Пусть себе управляет, не торопясь. Пока долги за газ не ре-стру-кту-ризируют. Во! С выплатами по картотеке разберемся индивидуально: по исполнительным листам, мамашам-одиночкам — все как полагается, дети — наше будущее. А с долгами по зарплате, уважаемые работники, рекомендую обратиться в суд. Государство вас в этом вопросе защищает всеми силами, трудовые споры в российских судах рассматриваются бесплатно. Вы же в правовой стране живете, должны разбираться в таких вещах?»

От мысли, что захват и передел сущика прошел так удачно, и в этом секторе рыбопереработки им, Колей Запорожцем, наведен наконец-то порядок, Николай повеселел. И довольно добродушно взглянул на Любу.

— Ну чего?

— Что? — смутилась Люба.

— Слезать думаешь?

— Думаю.

— Давай, слезай, пока я добрый.

— Вы всегда добрый, — серьезно ответила Люба.

— Точно, — согласился Николай. — У меня батька такой же был. Мать ему все говорила: «Не доведет тебя, отец, твоя доброта до добра».

— И что?

— Не довела.

— А что случилось?

— Долго рассказывать.

— Извините, вас как зовут?

— Николай.

— Николай, вы мне не поможете, я боюсь с коляской свалиться?

— Так ты что — не ходишь?

— Нет.

— С ногами что?

— Ага.

Николай взглянул на парашют.

— Смелая! При прыжке переломала?

— Такой родилась. Моя мама… Все торопились на первомайскую демонстрацию.

— В колонне затоптали? — поразился Николай.

— Нет.

— За вином в толпе покалечили? Тогда ведь порядка за вином не было ни хрена.

«Ой, Любушка, он матерится!» — возмутилась коляска.

«Коля не виноват, что жизнь кругом такая, что даже культурные люди срываются», — неожиданно встала на сторону Николая Люба.

Коляска растерянно замолкла.

— То и обидно, что толпы никакой не было, — сообщила ее Люба. — Я одна. И вот.

Николай обхватил Любу вместе с коляской:

— Держись за меня.

Люба прильнула к Николаю, как мокрый подол к ногам тонущего, и вдохнула мужской запах. Ее ладонь скользнула по щеке и плечу Николая: залысина, родинка, шрам, мочка уха, щетина, кадык, цепочка. Все это Люба ощутила пальцами, словно слепой, читающий по шрифту Брайля. Сколько можно украсть за мгновение, по истечении которого Люба вместе с коляской оказалась возле машины? Смотря, что красть. Бумажник завалит счастьем на неделю. А отпечаток родинки на пальце? Вмятина запаха в сердце? От них не избавишься и через семь жизней, даже когда так устанешь любить, что захочешь ненавидеть. Но Люба не знала, что любовь дает метастазы, и жадно вдыхала ее губительный запах.

Она, вздрагивая, смотрела на Николая.

— Может подвезти? — без энтузиазма предложил он.

Люба не заметила, что без энтузиазма. Она уже не различала оттенков в голосе любимого — метастазы!

— Не надо, — ответила она, имея в виду: «Ну, предложи еще раз! Скажи: никуда я тебя не отпущу».

— Тогда, пока!

И Николай уехал. Он был добрым, но отходчивым.

Люба положила руки на ободья колес и поехала в сторону города. За коляской молча волочился парашют.

— НАДЕЖДА, не волнуйся, — взволнованно сказал Геннадий Павлович Надежде Клавдиевне. — Любовь большая, самостоятельная.

— Любовь — наивная, безрассудная, — не слушала его Надежда Клавдиевна. — Всем верит!

— С каких пор верить людям стало плохим качеством? — упорствовал Геннадий Павлович.

— С тех пор, как люди начали врать.

— Я уверен, она сумеет отличить правду ото лжи. Любовь — не дура. Дурой ей не в кого быть, она — моя дочь.

— Ну-у! — Надежда Клавдиевна театрально развела руками. — Если в тебя! Теперь я спокойна. Далеко она не уйдет, обдурят на первой же остановке. Я — спокойна. Пусть уходит. Если Любовь в тебя, вернется через сутки без денег и вещей. Все посеет, все!