Владимир Бартол - Против часовой стрелки

Полотенце? Говорит. Оно падает к ее ногам.

Я знаю: я потею. Если она это заметит — мне конец.

Никогда не увиливай, говорю я. Стараюсь не смотреть в сторону.

Ты сама знаешь, говорю. В моей комнате. В моей постели. Ах, говорит, это! Это Дональд.

Дональд? Спрашиваю.

Да, Дональд.

Но, что он там делает? Абсолютно голый. Курит сигару. Импортную. Пепел стряхивает на постельное белье.

Она смотрит на меня. А я жду, что она скажет? Будет как-нибудь оправдываться?

Вчера за ужином, говорит она, я тебе читала газету, но ты не слушал. Я тебе читала. Об американских исследованиях. О женщинах моего возраста. На Западе каждая преуспевающая женщина моих лет имеет постоянную связь с двумя мужчинами.

Ты мне читала? Спрашиваю.

За ужином. Не помнишь? Сосиски с сыром.

Ну да…. говорю, но… и замолкаю.

Я тебя слушаю, говорит она.

Но ведь он же негр.

А мы не в Претории, говорит она.

Но мы же и не на Западе, отвечаю я.

Разве? Спрашивает она.

Я понимаю, что так мы зайдем далеко. Я же не хотел об этом говорить.

Он, говорю, зачем здесь?

Из-за меня, отвечает она. Для проверки американских исследований.

Вижу, как ее ступни исчезают в розовом валике полотенца.

Подними полотенце, говорю я.

Сам подними.

Сглатываю комок. Для проверки американских исследований? Спрашиваю я.

Да, знаешь, ну этих, о преуспевающей женщине.

Сглатываю комок.

И ты… Он?

Кивает. Не принимай на свой счет, говорит она.

Знаешь, я просто должна была найти еще одного. Ну, ты, понимаешь. Против тебя я ничего не имею. Это просто математика.

Какая же это математика, возражаю я, если он в моей комнате, в моей постели курит заграничные сигары?

Математика. Ты плюс он, равняется двум. Вот и все…

Ты хочешь сказать… Постоянная связь? Преуспевающая женщина?

Ну, конечно. Я же знала, что ты поймешь. Ничего особенного.

Я наклоняюсь. И она тоже наклоняется. Поднимает полотенце. Ну думаю, теперь-то она хоть прикроется. И тогда можно будет сказать, чего она заслуживает.

Тогда я смогу.

Не прикрывается.

Провожу рукой по кафелю. Влажно.

И как долго это продолжается? Спрашиваю.

С сегодняшнего дня, отвечает она. Складывает полотенце и кладет его на полку над раковиной.

С сегодняшнего дня, думаю я, она преуспевающая женщина, имеющая постоянную связь с двумя мужчинами. А полотенце складывает влажным. Чудесно, чудесно.

Ты оденешься? Спрашиваю я.

Она смотрит на меня.

А ты не разденешься? Отвечает она.

Я смотрю на нее.

Но, продолжаю я допрос, как же Дональд?

Дональд подождет, отвечает. Он ведь один из двух. Должен учиться ждать. Научиться терпению.

Да, говорю, должен учиться.

Ну, говорит она, а чего ждешь ты?

Да, шепчу я, чего же я жду?

Она стоит передо мной. Я отвожу взгляд. Вижу зеркало. Мое лицо в испарине.

Подожди, говорю я, я не могу. Он в моей комнате. В моей постели… Он нас услышит.

Пусть слышит, говорит она. Пусть знает, кто хозяин.

Я отступаю к стене, совсем вплотную. Я прижат к ней. Чувствую, как промокает пиджак, как влага бежит по позвоночнику.

Стены влажные, говорю я. Нам бы надо…

Да, влажные, говорит она.

Я замолкаю.

Она говорит: раздевайся. Нельзя же так: я голая, а ты в сером твиде.

Итак, по мне с журчанием бегут струйки воды, а в моей комнате, в моей постели негр Дональд курит сигару. Я здесь в ловушке между влажных стен, говорю я себе. Это будет длиться, пока мы беседуем. Как только замолчим, все закончится. У меня есть выбор. Выбор — это важно. Стало быть? Стало быть.

Конечно же, зря меня тогда упрекали, да и вообще неправда, что мне в жизни нечем заняться. По крайней мере дважды в неделю я ездил в Любляну первым рейсовым автобусом, отходившим в 5.05 утра. Это уже само по себе было непросто, сегодня я, наверное, вообще не смог бы сделать ничего подобного. Ничего не выражавшие лица моих попутчиков были хмурыми и усталыми, а их облачение напоминало проржавевшие клетки в зоопарке. Я не ощущал ни малейшей связи с ними. Хотя от моей одежды не раз несло спиртным или рвотой, джинсы были протерты на коленях, молния на вишневой бархатной куртке сломана, а левая кроссовка вот уже несколько месяцев как потеряла язык, — все равно у меня не было ничего общего с ними. Я, видите ли, человек духовный — вот в чем разница. И к людям в автобусе я чувствовал большую неприязнь, чем хотел себе тогда признаться. Даже боязнь одиночества не приблизила бы меня к ним. В эти дни я приезжал в Любляну около шести. Я шел пешком по Миклошичевой улице до Тромостовья, а потом слонялся перед газетным киоском на рынке, где до половины седьмого никогда не бывало продавца. Из стопки привезенных им газет я выуживал одну и шел пить кофе к Албанцу [7] Кафе в Любляне на набережной реки Любляницы. над Любляницей. В четверть восьмого я сворачивал газету, совал ее под мышку и направлялся к теологическому факультету.

То, что я ходил на теологический факультет слушать курс по космологии, совсем не нравилось моей девушке. «Я не знаю этого слова», — повторяла она. Она и правда не понимала, что оно значит. «Оно не только тебе, всем непонятно», — отвечал я ей, не добавляя при этом, что существуют разные степени незнания, и непонятным, чужим что-то может быть тоже по-разному, и есть люди, для которых чужое может стать своим. Мое поведение вызывало в ней все большее раздражение. Раньше ее не волновали мои прогулы на философском факультете, она сама приучила меня плевать на занятия и приходить к ней на работу в детский садик во время тихого часа. Сколько раз я укладывал ее на плюшевых медвежат в комнате, где хранились игрушки, и задирал ей халат. А тут мне вдруг снова приспичило слушать лекции, на которые я не ходил уже почти два месяца, потому что нашел временную работу. У нее сразу возникла масса замечательных идей по поводу того, чем бы мне заняться. Подходило все, кроме космологии. И когда как-то раз, возвращаясь из кино, мы шли и ссорились, я не удержался и спросил ее, что, собственно, значит слово «космология», она несколько секунд упрямо молчала, а потом до крови расцарапала мне руку, что было прямым доказательством ее бешенства. В таких случаях я никогда не вел себя мягко и понимающе. Прямо посреди улицы я, действуя намеренно и с издевкой, одним рывком оборвал все пуговицы на ее кружевной блузке, под которой ничего не было. (Как раз за эту нелюбовь к нижнему белью я только что перед выходом из дома, из квартиры, которую она снимала, ее отчитывал, но, получается, безрезультатно.) Тут же добрая дюжина глупых плотоядных мужских глаз вытаращилась на ее обнаженную грудь. Я пошел прочь, через несколько секунд она догнала меня, придерживая разлетающиеся полы блузки руками, приникла, и мне пришлось обнять ее за плечи. До ее машины мы шли молча. Пока мы ехали к ее квартирке в полуподвальном этаже, она плакала и, всхлипывая, призналась, что терпеть не может того, значения чего не знает. При всей своей наивности я только тогда почувствовал, что однажды мы, наверное, разойдемся. «Возможна ли любовь между духовным мужчиной и женщиной, таковой не являющейся?» — спрашивал я и, предвидя ответ, ощущал огромную пустоту.