Игорь Клех - Хроники 1999 года

Появилась призрачная возможность хоть неделю отдохнуть вдвоем после нескольких трудных лет в Москве. Выбор был невелик. Мне давно хотелось показать жене гениально безлюдный Днестровский каньон с уровня воды, но все, кто мог поплыть с нами на каяке, разъехались кто куда, а взвалив все на свои плечи, я возвратился бы из плавания от Галича до Залещиков, как загнанный злой конь, – чтобы с ходу угодить в зубоврачебное кресло. Оставался хутор в Карпатах, с остановками по пути туда и обратно у моих родителей в Ивано-Франковске. Вернувшаяся наконец из Киева в пятницу за полночь сестра жены не раздумывая решила с дочкой составить нам компанию.

Тихим субботним вечером раховский поезд пересек Днестр в том месте, откуда могло начаться наше плавание. Тоскующим взглядом проводил я плавные воды широкой реки – сколько ни переезжаю Днестр, всегда прикипаю к окну, даже зимой жадно гляжу на черные промоины во льду. Первую свою женщину я не любил так, как все еще люблю эту реку.

А через полчаса мы, чертыхаясь, спрыгивали с подножки вагона на кучи песка и щебенки. Я принимал рюкзаки, сумку на колесиках, женщин, ребенка. Высадили нас не на ту сторону, прибывшим пассажирам приходилось с багажом обходить весь состав по этим колдобинам, шпалам и рельсам. Перроны отсутствовали, вместо них сплошные насыпи и ямы, как после бомбежки, и над всем этим разгромом царило сияющее глянцем здание вокзала. Сотни строителей и ремонтников под крики надсмотрщиков копошились на развороченных путях. Оказалось, готовятся к приезду в город Кучмы со свитой. Я выматерился: совсем зализали дырку в заднице своему президенту – подхалимы, чинодралы, хапуги! Посмотришь на пути – какая-то массовка из кино о войне, поднимешь взгляд – узришь мираж светлого будущего. Я вспомнил, как на одной из станций подергал как-то двери такого же пряничного вокзальчика. Они оказались заперты, и внутри ни души, – то был вокзал не для пассажиров, а чтобы глаз проезжающего начальства радовать. Впрочем, храм Василия Блаженного, резные наличники и подкованная блоха – из той же песни. Слова и музыка народные, сиятельный Потемкин здесь ни при чем.

Нас встречала живущая вблизи вокзала тетка сестер с дочкой и сыном – их ровесниками и друзьями с раннего детства. Мы с женой договорились со всеми ними встретиться и пообедать завтра, оставили у тетки сестру с ребенком, рюкзаки и пешком отправились к моим родителям.

Город со времен моего детства вырос в несколько раз, но практически не изменился. Часто и подолгу гостившая здесь у родни моя жена, кажется, любила его больше моего. Не знаю, любил ли я его вообще, но чем-то он был мне дорог. Я его жалел , по выражению русских баб, он же за десять детских лет успел пропитать меня так, что уже ничем не вытравишь. В свое время этот почти старинный, невысокий, ухоженный и на редкость зеленый город идеально годился для школьников и пенсионеров – был мирком, соразмерным детству и старости, но ужасающе тесным для молодости и удушливым для зрелости. Город-питомник, откуда или на волю, или в клетку.

Дверь была открыта, нас ждали. Дедка, бабка, внучка, приехавшая из Одессы сестрица и киска. Мать оплыла еще больше, дряблая кожа свисала буфами над локтями полных рук, волосы совсем поредели, серые глаза обесцветились, вид усталый, но подкрасила яркой помадой губы – наш приезд ее взбодрил. Матери мы привезли лекарства от давления, какие-то семена и новый «Витафон» – электрическую игрушку для самолечения, род панацеи. Опробовав его на себе, мои старики перелечили им от всех болезней десятки знакомых пенсионеров и жителей соседних подъездов, так что за год старый аппарат совсем износился. Отец согнулся и похудел, на почти голом черепе с торчащими ушами разрослись насупленные брови над карими быстрыми глазами, кожа присохла к костям, но была от загара кофейного цвета, и под ней выделялись бугры натруженных мышц. Ему мы привезли сумку-тележку, чтобы не таскал урожай с дачного участка в руках. Мне никак не удавалось уговорить родителей не сажать хотя бы картошку и не хранить ее в подвале по советской привычке. Продавалась она теперь свободно круглый год, стоила недорого, и уж на это мы бы с сестрой деньги нашли. Но они были непробиваемы. Это было какое-то хозяйственно-агрономическое помешательство – целебное для отца, но не для матери. Он ездил за город, копал, сажал, окучивал, поливал, опрыскивал, собирал, таскал, взвешивал, вел учет урожая и заготовок на зиму в особой тетради. А она с утра до вечера в теплое время года все это «перерабатывала», не выходя с кухни: перебирала, сортировала, сушила, солила, закатывала и готовила, готовила, готовила.

Вот и сейчас, дав нам с дороги только умыться и переодеться, мать принялась накрывать на стол, а отец всех поторапливал. Накануне у них были гости, семья галичан – Иван да Ольга, с которыми они дружили почти сорок лет. Раньше у них было несколько институтских друзей, живших в приморских городах, и близкие приятели здесь, но в итоге остались одни бывшие сослуживцы, соседи, добрые знакомые и, конечно, родня. Иван с Ольгой были из одного прикарпатского села, и их тяготение к городской образованной семье было не столь уж распространенным явлением. Иван, – строитель, как и мой отец, – был округл, крепок, как дуб, и столь же недалек, соединял хитрость с простодушием и хохотал всегда резко и громко, как отставник или подросток. Ольга – медсестра областной больницы – хорошо сложенная и русоволосая украинская красавица, что заметно было даже в старости, начисто лишенная чувства зависти, веселая и по-женски чуткая, умеющая ладить с людьми и при этом весьма практичная. Притяжение, несомненно, существовало между нею и моим отцом, первыми в своих тандемах, но поскольку это был роман непроявленный, едва намеченный, выражавшийся исключительно в шутливой симпатии и воодушевлении при встречах, это всех устраивало. Видимо, Ольге важно было общение с кем-то поумнее мужа, а отец, общаясь с женщинами веселыми и симпатичными, на время утрачивал тяжесть своего нрава и воспарял. С мужчинами он соперничал всегда и, как мальчишка, остро нуждался в женском восхищении. Умные женщины быстро это понимали и не отказывали ему в такой малости.

В былые времена, собираясь за столом, они много ели, пили, обязательно танцевали, потом азартно сражались в подкидного дурака – отец с Иваном кипятились, похвалялись и дулись, ровно дети. Но заканчивались походы в гости всегда пением украинских народных песен, разрывающих сердце и омывающих его запредельной печалью. Ольга с Иваном красиво затягивали на два голоса песню о какой-то бывшей или будущей неминуемой разлуке, мать подпевала, а мой безголосый отец пытался им вторить во всю глотку, помогая себе руками и дирижируя. Как хотелось бы, чтобы так же было и вчера. И всегда! Но больше так не будет никогда. Двух певцов уж нет, остальные на подходе. Мои старосоветские помещики…