Ирвин Шоу - Три месяца

— Он действительно очень серьезный, — сказала Констанс.

За все три недели, что они катались с Причардом на лыжах, она ни словом не обмолвилась о Марке. Они болтали о чем угодно, но по молчаливому соглашению почему-то никогда не вспоминали Марка. Каждый день они вместе катались с горы и много говорили о том, что нужно всегда обязательно наклоняться вперед и падать, расслабив мышцы, о том, как Причард учился в закрытой школе в Англии, о его отце, о лондонских театрах и американских писателях, о том, как чувствует себя человек в двадцать лет и когда он уже прожил тридцать, о рождественских праздниках в Нью-Йорке, о воскресном футболе в Принстоне, и даже однажды у них разгорелся решительный спор о мужестве, после того как Констанс испугалась, съезжая как-то вечером вниз по крутому склону, когда солнце уже садилось и в горах не было пи души. Но никогда они не говорили о Марке.

Причард отвернулся от портрета.

— Не нужно было обуваться ради меня, — сказал он, кивнув на мокасины. — Когда катаешься на лыжах, самое приятное снять потом эти чертовы тяжеленные башмаки и ходить по теплому полу в шерстяных носках.

— Я все время воюю с собой, чтобы не быть неряхой.

Они молча стояли и смотрели друг на друга.

— Ах, — спохватилась Констанс, — садитесь, пожалуйста.

— Спасибо, — вежливо ответил Причард и сел в единственное кресло. — Я зашел на минуту. Попрощаться.

— Попрощаться, — повторила она, не понимая. — Куда же вы собираетесь?

— Домой. По крайней мере в Англию. И мне захотелось оставить вам адрес.

— Обязательно.

Он протянул руку за листком бумаги и стал писать ее ручкой.

— Это всего лишь отель. Пока не найду себе жилья. — Он положил листок на стол и сказал, вертя ручку: — У вас будет еще один человек, которому можно писать письма. Английский корреспондент.

— Да.

— Вы можете писать мне, какой сейчас снег, сколько раз вы съехали сегодня с горы и кто напился в баре сегодня вечером.

— Как неожиданно…

Почему-то ей никогда но приходило в голову, что Причард может уехать. Он жил здесь, когда она приехала, казалось, он родился в этом городке, и для нее ои так слился со всей его обстановкой, что она не могла себе представить, как можно жить здесь без него.

— Да нет, не так уж неожиданно. — Причард встал. — Я хотел попрощаться наедине.

Она подумала, что он, наверное, поцелует ее. За все три педели он пи разу не взял ее за руку и прикасался кней, только помогая встать после особенно жестокого падения. И сейчас он тоже стоял неподвижно, странно улыбаясь и вертя ручку, необычно молчаливый, как будто ждал, что она что-то скажет.

— Ну, вот и все, — сказал он наконец. — Я вас еще увижу?

— Да.

— Мы устроим прощальный обед. В меню сегодня телятина, но я постараюсь, чтобы нам дали что-нибудь получше в честь предстоящего события.

Он осторожно положил ручку на стол.

— До вечера.

Констанс смотрела на закрытую дверь. Все уходят, подумала она. И вдруг рассердилась. Она понимала, что сердиться глупо — как ребенок, который огорчен, что кончился праздник в день рождения, — но ничего не могла с собой поделать. Она оглядела комнату. Все разбросано, везде беспорядок, как в комнате глупой неряхи школьницы. Констанс нетерпеливо тряхнула головой и принялась наводить порядок: вынесла в холл ботинки, повесила парку в шкаф, отнесла коробку с бигуди в ванную и отдала полплитки шоколада горничной. Потом она поправила одеяло на кровати, выбросила все, что было в пепельнице, и, повинуясь неожиданному побуждению бросила машинку для загибания ресниц в мусорную корзинку. Как можно заниматься такими пустяками, подумала она.

К ободу Причард заказал бутылку бургундского, потому что швейцарские вина, сказал он, слишком легки для прощания. Они мало говорили за обедом. Было так, будто он уже уехал наполовину. Раза два Копстанс готова была начать благодарить его за то, что он так терпеливо учил ее кататься с гор, но почему-то не могла сказать ни слова, и обоим становилось все тяжелее. Причард заказал бренди к кофе, и Констанс тоже выпила немного, хотя от бренди у нее всегда бывала изжога. Пока они пили бренди, пришел оркестр из трех музыкантов, начались танцы, и теперь уже нельзя было разговаривать, потому что стало слишком шумно.

— Хотите танцевать? — спросил он.

— Нет.

— Вот и отлично — я терпеть не могу танцы.

— Давайте уйдем отсюда, — сказала она. — Давайте пройдемся.

Они пошли к себе надеть что-нибудь теплое, и когда Констанс спустилась вниз в ботинках и шубке из нутрии, подаренной ей в прошлом году отцом, Причард ждал ее на улице у двери, прислонившись к перилам крыльца. С минуту она смотрела на него. Потом он повернул голову, и ее поразило, какое у него усталое и неожиданно старое лицо, когда он не знает, что за ним наблюдают.

Они пошли вниз по главной улице, и музыка оркестра звучала все тише. Была ясная ночь, над горами горели яркие голубые звезды. На вершине горы, где кончался téléphérique, однако светился огонек — там стоял домик, в котором можно погреться перед спуском и выпить горячего пуншу с бисквитами.

Они дошли до самого конца улицы и свернули на тропинку вдоль темного катка. Свет звезд слабо отражался от ледяной поверхности, журчала вода в бегущем рядом с катком ручье, который почти никогда не замерзал.

На занесенном снегом мостике они остановились, и Причард закурил сигарету. Теперь огни города были далеко. Вокруг в черной тишине стояли деревья. Причард закинул голову назад и протянул руку к огоньку на вершине горы. Дым его сигареты медленно подымался вверх.

— Какая жизнь, — сказал он, — там, наверху, у этой пары. Ночь за ночыо всю зиму одни на вершине, в ожидании, когда настанет утро и придет жизнь. — Он снова затянулся. — А знаете, они ведь не женаты. Только швейцарцам могло прийти в голову посадить вот так на вершину горы двух неженатых людей. Он старик, а она религиозная фанатичка, и они ненавидят друг друга, но ни один ни за что не согласится переменить работу, чтобы не доставить другому удовольствия. — И он засмеялся, глядя вместе с Констанс на яркую точку в вышине. — В прошлом году был буран, электрические провода упали в снег, подъемник не работал целую неделю, и им пришлось прожить там одним шесть дней и шесть ночей. Печь топили стульями, питались шоколадом и консервированным супом и за все время не сказали друг другу ни одного -слова.

Причард задумчиво смотрел на далекий огонек высоко на вершине.

— Отличный символ для стран нашего континента, правда? — тихо сказал он.

И вдруг Констанс поняла, что она должна сказать.

— Аллен, — она встала прямо перед ним, — я не хочу чтобы вы уезжали.

Причард стряхнул пепел.

— Шесть дней и шесть ночей. Вот что значит жестокое сердце.