Рафаэль Ферлосио - Харама

Все потянулись к кульку с орехами. Хруст скорлупы заставил Паулину обернуться.

— Тут только не зевай, — сказала Мели. — Не то все прохлопаешь.

— Стыд стыдом, а голод не тетка.

Стоял сплошной хруст, словно работала небольшая крупорушка. Кулек лежал на земле, в центре круга. Скорлупа падала на голые ноги. Фернандо сказал:

— А вот в сороковом — сорок первом из такой скорлупы варили кофе.

— Кто это тебе сказал?

— Сам помню. А еще из сладких рожков и кой-чего похуже. Ужасная была бурда.

— Это уж был не кофе, а бог знает что, — отозвался Сантос.

— Хоть как называй. Только делали его из такой вот скорлупы и в лавке продавали за кофе.

Паулина потянулась к кульку и взяла целую пригоршню орехов.

— Эй! — воскликнула Алисия. — Куда ты столько?

— Всем по орешку, детка! Возьми и катись!

— Это нам с Себастьяном на двоих, он не хочет шевелиться. Больше я брать не буду.

Тут все набросились на кулек с орехами, сбились в кучу, с криком и смехом оспаривая друг у друга добычу. На земле остались клочья газеты и несколько раздавленных, затоптанных орехов.

— Так нечестно! — заявила Мели. — Мне досталось только два. — И она показала их, раскрыв ладонь.

— Шевелись поживей, — сказал ей Фернандо.

Мели обернулась к Алисии:

— А ты, Али, сколько ухватила?

— Целую пригоршню. Хочешь ешь, бери отсюда.

Даниэль посматривал на всех искоса, прижавшись щекой к земле. Увидев, что глаза у него открыты, Лусита предложила ему орехов?

— Хочешь?

Дани покачал головой, заложил руки за голову и стал смотреть на вершины деревьев.

— Такие дела всегда так кончаются, — сказала Кармен.

— Как так?

— А вот так, неразберихой. Кто понахальнее, тому больше всех достается. Это вроде как на деревенских свадьбах: при выходе из церкви кидают в толпу монеты, чтобы полюбоваться на свалку, которую устраивают мальчишки.

— А ты была когда-нибудь на деревенской свадьбе?

— Была. В позапрошлом году.

— Это, должно быть, весело.

— Весело, если есть с кем посмеяться. А если нет, если ты, как я, окажешься стиснутой за столом между двумя деревенскими недотепами, которые только и спрашивали, хожу ли я на танцы в Касабланку или в Пасапогу, — тогда, поверь мне, с тоски сдохнешь. Так намаешься — на две недели хватит злости.

— Ну, а что плохого в том, что они тебя об этом спрашивали? Не понимаю…

— Да они при этом были еще и надоедливые, темные, не имели никакого понятия, как разговаривать с девушкой. Чувствуешь себя, как курица на чужом насесте, только и хочется поскорей уйти. Понимаешь, что они стараются тебя насмешить, а из этого ничего не получается, и в результате только злишься. Причем злишься на них. За то, что чувства юмора ни капли, а пыжатся, бедняги, изо всех сил, чтобы тебя развеселить. В жизни так не скучала на празднике, и, надеюсь, больше не придется.

— Ну, в таких случаях надо просто задурить им голову и поиздеваться вволю.

— Ты бы, конечно, так и поступила. Но я не гожусь на то, чтобы издеваться хоть над кем, да и не хочу. Ты — другое дело, тут нечего сомневаться: тебя это развлекает, я знаю.

— А что это ты со мной так разговариваешь, Кармен? Что-то не пойму, честное слово.

Тут вмешалась Алисия, чтобы помешать Кармен ответить.

— Ой, знаешь, а мне нравится деревня. Спокойная жизнь… — Она замолчала, задумавшись. — А потом — все друг друга знают.

— Терпеть не могу спокойной жизни, — сказала на это Мели, — меня она бесит; спокойствие вызывает во мне самое большое беспокойство. А когда все друг друга знают — ну что здесь хорошего? Что можно ждать от жизни, если знаешь любого и каждого? Нет уж, извините, жизнь в деревне — не для меня, это, должно быть, тоска зеленая.

— Я с тобой согласен, Мели, — вмешался Фернандо. — О чем можно мечтать, если знаешь, что завтра, послезавтра и все последующие дни, целый год ты будешь делать одно и то же, те же лица, те же места, все то же самое. Никакой остроты, такая жизнь похожа на нашу работу, ты должен каждый день являться и делать день за днем одно и то же, и у тебя одно-единственное желание — поскорей уйти. Так и деревня, все одно и то же.

— Но зато у тебя нет никаких сложностей и ни над чем не надо ломать голову. Все под рукой.

— Мне такая жизнь кажется слишком уж примитивной, — объявила Мели. — Что еще я могу сказать? Ничего хорошего в ней нет. И мечтать не о чем.

— И незачем мечтать. Почему это обязательно надо о чем-то мечтать? Живи себе спокойно, наслаждайся тем, что у тебя есть, и все тут.

— Ну да, сиди себе на стульчике и смотри в потолок. Прекрасно!

— Да нет, я не то имела в виду. Ты преувеличиваешь. Есть там и свои развлечения. Ты же не знаешь народных праздников, а люди везде веселятся.

— Если так, то они счастливые, потому что я вот частенько скучаю, хоть и в Мадриде живу, и все такое прочее. Вот и представь себе, что со мной было бы в другом месте.

— Все дело в характере и в том, кто к чему привык.

— А сейчас меня тоска берет из-за того, что те двое все не идут и мы не можем поесть. Все вокруг едят, а мы тут пока что с голоду помираем.

— Да, скоро уже три, — вздохнул Фернандо.

Он смотрел сквозь деревья на насыпь, где все ожидали увидеть спускающихся по лестнице товарищей.

— Да что они там так долго делают, скажите?

— Они уже большое дело сделали, что пошли, бедняги, — сказала Паулина. — И сами вызвались. Так что уж на них-то жаловаться несправедливо, это ясно.

— Конечно, только никто из нас и не жалуется, — возразил Сантос. — А вот желудок — тот протестует.

— Еще бы! Его молчать не заставишь, всегда режет правду-матку.

— И всегда в назначенный час, — живет по солнцу.

Себастьян поднял голову и повернулся к остальным:

— А вот мне в деревне больше всего нравится спелый инжир.

Все рассмеялись.

Мигель сказал:

— Мы здорово задержались. Они там, должно быть, проклинают нас.

— Это ты виноват, — отозвался Тито, — ты со своими поклонниками…

— Вот что значит слава, — рассмеялся Мигель. — А что я мог с ним поделать? Свою публику надо уважать.

— И кто это тебя так разрекламировал?

— Наверняка хозяин, он не первый год меня знает.

— А тот, другой, видно, вообразил себе, что ты — второй Флета [14] Флета Мигель (1897–1938) — знаменитый испанский певец. .

— Не иначе.

Теперь они шли между виноградников, вдоль проволочной сетки. Сторожу неогороженного виноградника принесли обед, и он что-то жевал, поглядывая на свой участок. Вокруг никого не было. Послышалось натужное урчанье мотора, и на дороге показалось старенькое городское такси, шедшее от закусочных у реки навстречу Тито и Мигелю. Они посторонились, пропуская битком набитую пассажирами машину, которая, подскакивая на рытвинах, проехала к шоссе, подняв тучи пыли. Старик сторож выругался, проклиная воскресенье, такси, тучу пыли, осевшую ему на еду. Он быстро подобрал судок с земли и прикрыл крышкой. Поднял глаза на Тито и Мигеля — он не заметил, как они подошли.