Рафаэль Ферлосио - Харама

— Тито, может, ты будешь так любезен и окажешь мне эту услугу?

— Ну конечно, я тебя натру.

— Спасибо. Ты не можешь себе представить, как жжет.

Мели, склонив голову набок, снова наблюдала, как милуются Алисия и Мигель.

— Слушай, хочешь слабую сигаретку? Угощаю, — обратилась она к Мигелю.

— Что-что? Ах, сигаретку, да-да, конечно.

— Сейчас достану.

Лусита сказала:

— Передай мне сумку, пожалуйста, там у меня крем, — и протянула руку.

— Я сам найду, — сказал Тито.

— Нет, не суй нос куда не надо, — потянула она его за руку. — Дай сумку сюда.

Тито отвел руку с сумкой так, чтобы она не могла достать.

— А я любопытный. У тебя там секреты, Луси?

— Там мои вещи. Не люблю, когда в них роются. А еще говорите, что это мы любопытные. Ну, дай сюда.

Тито отдал сумочку.

— Ладно, детка, забирай. Береги свои секреты.

— Да нет там никаких секретов. Успокойся, там ничего интересного. Ты бы разочаровался. Хочешь, я покажу все, что там есть? Я — неинтересная особа, и тут ничего не поделаешь.

Она шарила рукой в сумочке, отыскивая крем.

— Тогда почему же ты не хотела, чтобы я сам посмотрел?

— Просто я люблю показывать из своих рук, только поэтому. И не терплю, когда моими вещами распоряжается кто-то другой. Держи крем. — И она легла ничком. — Погуще мажь плечи, — попросила она.

Выше по течению кто-то кричал, под сводами моста откликалось гулкое эхо. Паулина обернулась. Наверху, в начале моста, переливался в лучах солнца сине-желтый диск — железнодорожный знак. Себас лежал, положив голову на колени Паулине. Он протянул руку и дотронулся до ссадины у Сантоса на щиколотке.

— Что это у тебя за рана?

Тот отдернул ногу.

— Не трогай, больно. Подбили на матче.

— Когда?

— В прошлое воскресенье на стадионе «Элипа».

— Вот оно что! И чем кончилась игра?

— Кончилась потасовкой в середине первого тайма.

Себастьян рассмеялся:

— И это след?

— Сам видишь, обычное дело. Они оказались скотами. Но мы им всыпали, в рукопашной мы были рангом выше. — И он двинул кулаком.

— Этим всегда кончается, если соперник невесть кто. Надо, чтоб обо стороны уважали друг друга.

— В таких случаях уважают только грубую силу.

— И то, пожалуй, не всегда. Бывает, так сами и нарываются. Значит, вы разделали под орех этих молодчиков?

— Ясное дело. А потом мы сами разделились на две команды, добавили желающих из зрителей и сыграли товарищеский матч. А те улепетнули.

Сантос закрывал глаза от слепящего света тыльной стороной ладони. Паулина чесала спину Себасу и вдруг спросила:

— Слушай, Сантос, на вашей фабрике девушки тоже работают? Так ведь?

— Только на упаковке. В другом отделе. Мы их даже не видим.

— И незачем вам их видеть, — сказала Кармен.

— Конечно, радость моя, — засмеялся Сантос и потянулся рукой к ее подбородку. — Ты мой пупсик.

— Ладно, не подлизывайся.

— Ты что, ревнуешь этого субчика? — спросила Паулина.

Кармен пожала плечами:

— Не больше чем другие.

— Ого-го, не больше чем другие! Господи, спаси и помилуй! — вскричал Сантос. — Это же Хуана Безумная! [16] Хуана Безумная (1479–1555) — королева Кастилии с 1504 г., жена Филиппа Красивого (1478–1506); по преданию, сошла с ума от ревности.

В соседней компании говорили о родах и выкидышах, о том, который из двух новорожденных краше. Разговаривали женщины. Мужчина, сидевший с ними, молчал, только посматривал на них и пыхтел сигаретой. Это был все тот же Будда, но уже одетый. Даниэль спал. Овцы на противоположном берегу шарахнулись: какие-то голые фигуры выскочили из-за кустов. Камни глухо ударялись о землю, словно падали на ватное одеяло. Послышался лай собак и свист пастуха. Лусита вздрогнула:

— Ой нет, Тито, тут щекотно.

Пахло душистым кремом. Мороженщик возвращался, его кто-то окликнул.

— Ничего не осталось, — ответил он.

Даниэль поднял голову и поглядел на мороженщика.

— Ну и урод!.. — сказал он и снова ткнулся головой в согнутые руки.

— Что он тебе плохого сделал? — спросила Луси.

Мели разглядывала на плече светлую полоску от лямки купальника. Фернандо открыл глаза и показал на просвет между вершинами деревьев:

— Глядите, какие птицы!

Птицы летали высоко, кружили, паря с распростертыми крыльями, — четкие силуэты в небе над рощей. Они пронзительно кричали.

— Как они называются? — спросила Мели.

— Пчелоеды.

— Какая у них яркая расцветка!

— Да, они очень красивые. Я держал одну такую в руках, живую, — сказал Мигель. — Помнишь, Алисия? Птица повредила себе крыло, налетев на телеграфный провод. Было это в Лос-Молиносе, мы туда ездили на пикник. Жалко было птицу.

— Вблизи они, должно быть, очень хороши, — сказала Мели.

— Еще бы, Алисия хотела, чтобы мы взяли ее с собой и выходили. Но эти птицы в неволе не живут. К тому же та была с перебитым крылом.

— Слушай, а который час?

— Без четверти шесть.

— Уже так много? — удивилась Мели.

На залитом солнцем берегу, возле отливавшей ржавчиной воды, женщина в черной комбинации чистила песком эмалированную кастрюлю и алюминиевые тарелки. Когда солнечные лучи падали на эти тарелки, они ослепительно сверкали как бы мгновенной вспышкой.

— Танцевать? — сказала Паулина. — Я этому голубчику танцевать не разрешу. — Она приподняла голову Себастьяна со своих колен: — Хорош. Будет с тебя.

— Хотел бы я, чтоб у меня было десять спин и чтоб мне их все время чесали. Я не шучу. И как только кончат чесать десятую, снова должна наступать очередь первой…

— Я хочу сказать, — продолжала Паулина, — что не буду разрешать ему танцевать с другими. Но, пойми меня правильно, если уж придется ему пойти одному на какую-нибудь свадьбу или в гости, бывает, отказаться неудобно, так пусть из-за меня он не смешит людей, сидя, как дурак, когда все танцуют, тут уж, бог с ним, позволю разок-другой пройтись, понимаешь?

— А я так не нахожу ничего глупого в том, что человек сидит себе на стуле, — возразила Кармен. — С какой стороны ни посмотри, тут ничего постыдного нет.

— Милая моя, рано или поздно придется тебе признать, что мужчине это просто неловко. Ты пойми, ну каково ему смирнехонько сидеть на стуле, когда все танцуют в полное удовольствие. Вот и скажут, что у него невеста дурочка какая-то…

— Ну, знаешь, у нас с тобой совершенно разные мнения. Я считаю так — если ты официально обручен, то и сам выполняй все, чего от нее требуешь. И не потому, что мы за них держимся, а просто так будет справедливей. Почему у них должно быть больше свободы, чем у нас?

— Гляди, как они о нас судят и рядят, — сказал Себас. — Знаешь, Сантос, мы здесь лишние… Пойдем прошвырнемся, попытаем счастья, может, что и обломится. — И засмеялся.

Сантос ответил расслабленным голосом: