Рафаэль Ферлосио - Харама

— Эй, помогите кто-нибудь! — требовательно крикнул кто-то за дверью, стуча кулаком по косяку.

— Что такое?

Все обернулись к двери. У порога стояло инвалидное кресло на колесах, в котором кто-то сидел, а за креслом виднелся человек в черном.

— Ну что? Выйдет кто-нибудь или нет? — продолжал кричать инвалид, колотя в косяк.

— Это Кока и дон Марсиаль, — сказал Лусио.

Маноло вышел помочь им. Некоторое время они возились с инвалидным креслом, потом человек в черном внес паралитика на руках — тот был маленький и скрюченный.

— Куда это поставить? — спросил Маноло через дверь.

Паралитик на руках у дона Марсиаля повернулся и крикнул:

— Да приткни его куда-нибудь! Куда поставишь, там и будет стоять.

Пока дон Марсиаль усаживал Коку за столик, тот разговаривал сразу со всеми, кто был в кафе.

— Ну, что тут происходит? Сегодня здесь не играют в домино? Для воскресенья что-то слитком тихо. Послушай, налей мне рюмочку анисовой. Марсиаль, а ты что выпьешь? Значит, сегодня у меня и партнеров нет?

Дон Марсиаль пододвинул к столику стул, на который он усадил своего товарища, и сказал:

— А мне коньяк. Что нового?

— Жарко.

Дон Марсиаль позвякивал монетами, сунув руку в карман куртки. Паралитик обратился к Маноло:

— Тебя, как я понимаю, нечего и приглашать поиграть в домино: наверняка есть другие дела, поважнее. На вас, дон Лусио, пожалуй, тоже рассчитывать не приходится, так я говорю?

— Они тебе и не нужны, — уверил его Маурисио. — Там, в саду, твои любимые Кармело, Клаудио и прочие.

— Вот и хорошо! А что же они там делают? Почему не идут сюда? Надо сейчас же их позвать.

— Они там играют в «лягушку».

— В «лягушку»? Какую лягушку им еще надо, когда они могут играть со мной? Тут единственная настоящая лягушка — это я! Других нет. Разве можно быть лучшей лягушкой, чем я? Только что из лужи! — И он рассмеялся.

— Сколько шума ты поднимаешь, — сказал дон Марсиаль, передавая ему рюмку, которую налил Маурисио. — Другого такого буяна на всем свете не сыщешь. На вот, выпей, может, умолкнешь хоть ненадолго и дашь людям дух перевести.

— У-у, кровопийца! — откликнулся паралитик, ущипнув его за ногу.

— В тебе, Кока-Склока, злости больше, чем немощи. Поддать бы тебе хорошенько… — И дон Марсиаль погрозил калеке пальцем. — Тем и пользуешься, что ты — полчеловека. У кого хватит духу поднять руку на лягушку, как ты сам себя только что назвал?

— Ладно, ты насчет Коки-Склоки лучше брось.

Дон Марсиаль засмеялся, вешая куртку на спинку стула.

— Вот вам, пожалуйста: сам себе придумал прозвище, а теперь лезет в бутылку, когда его так называют. Видали?

Дон Марсиаль уселся напротив калеки. Маноло спросил:

— Ах, так это он сам придумал? А как это случилось?

— Вы не знаете? Все его штучки. Однажды — прошлым летом, кажется, вернее, весной — этот чудак оказался в своем кресле, ну вот, в этом самом, на Главной улице и подъехал к повозке, такой, знаете, разрисованной разными картинками и с надписью большими буквами «Кока-кола»… Так он обернулся ко мне и к другому соседу, который был с нами, и заявил: «Если это Кока-кола, то меня надо называть Кока-Склока!» Мы тогда обхохотались… Такое совпадение, ведь его-то и в самом деле зовут Кока. Что вы на это скажете?

— Это остроумно, остроумно, — согласился Маноло.

— Ну да, а теперь, с неделю тому назад, он вдруг потребовал, чтоб мы его так не называли. Вот и пойми, что ему надо, чего не надо.

— Да это прозвище всем уже оскомину набило. Придумайте другое или зовите тем именем, которое мне дали при крещении. Ну, а теперь быстренько зови Кармело. Бегом. Пусть сейчас же идет сюда, к этому столику. Давай не задерживайся. Бери его за ухо и волоки сюда. — Он толкал столик на Марсиаля, чтобы заставить того встать.

— Да иду, иду, не кипятись ты. Знаешь же, что я тут только для того, чтобы твои причуды выполнять. Раз ты сказал — я сделаю. — Он поднялся, осушил рюмку и пошел в сад.

Кока-Склока закричал ему вслед:

— И завербуй еще одного, любого из тех, кто там есть!

— Ну конечно, там же еще сеньор Эснайдер, — сказал Маурисио. — Тоже любитель забить козла. Наверняка соблазнится.

— Ах, этот? Ну да, еще бы! Он такой азартный! Я люблю играть с сеньором Эснайдером, это точно. О чем тут говорить. Вот у нас и партнеры.

Дети Оканьи заглядывали в лицо Хустине и высокому мяснику.

— Она выиграла! — крикнул Хуанито.

Хустина обернулась к Петрите и наклонилась поцеловать ее.

— А тебе, миленькая, нравится эта игра? Хочешь поиграть?

— Ты всегда выигрываешь, правда? — спросила девочка.

Хустина поправила девочке воротничок и сняла листик жимолости, запутавшийся у той в волосах.

— Нет, радость моя, — ответила она. — Бывает, и проигрываю.

Хуанито и Амадео дрались за шайбы, торопясь поднять их с земли, и царапали о сухие ветки голые обгоревшие спины. Асуфре прыгал вокруг них и махал хвостом, собаке хотелось поиграть с ними.

— Девушка играет как бог, — сказала Петра, сидя за столиком.

— Отменно, — согласился Серхио.

Маурисио принес наполненные рюмки и кофе.

— Эта игра испокон веку существует, — заметил Фелипе, — а из моды не выходит.

— Не то что настольный футбол и всякие новомодные штучки, которыми молодежь быстро заражается, а потом так же быстро ни с того ни с сего остывает.

— И все это пустое времяпрепровождение и дурной пример для детей, — сказала Петра. — Только сбивают с толку подростков.

— А помнишь, Серхио, перед самой войной появилась игра «йо-йо»? — спросил Фелипе брата.

— Конечно, конечно, помню.

— Вот уж была глупая выдумка. Все носились с этим злосчастным черепком и с утра до ночи подбрасывали вверх и бросали наземь.

— Общество в этом отношении ничем не защищено: какое-нибудь новшество распространяется, как зараза, и глядишь — все, как бараны, делают одно и то же, — сказал Серхио.

— Так ведь народ в городах настолько избалован всякой всячиной, что стоит появиться чему-то новенькому, какому-нибудь пустяку, и все набрасываются, но скоро пресыщаются.

— Это верно. А знаешь, кто увлекался этой самой «лягушкой»? Помнишь, был у меня приятель, блондинчик, мы всегда гуляли вместе, когда я был холостой, а вы еще жили на улице Эль-Агила?

— Знаю, знаю, о ком ты говоришь. Он тоже агент по продаже чего-то там такого… постой-ка, колониальных товаров, что ли?

— Парфюмерии. Он самый, звали его Наталио. Так вот этот парень чудесно играл в «лягушку». Он говорил, сам-то я этого ни разу не видел, что забрасывал все десять шайб в пасть лягушке. Может, и хвастал, но однажды я сам наблюдал, как он играет, и если десять он и не выбивал, то, по крайней мере, никто обыграть его не мог.

— Слушай-ка, я его недавно встретил, этого твоего Наталио. Даже дважды. Последний раз — на святой неделе, когда вы уезжали в Барселону.