Рафаэль Ферлосио - Харама

Затем, повысив голос, обратился к толпе:

— Остальных прошу разойтись! Расходитесь по своим местам все, кого мы не пригласили остаться! Пожалуйста, освободите берег! По своим местам!..

Он дважды хлопнул в ладоши. Молодой жандарм встрепенулся и пришел на помощь товарищу.

— Проходите, проходите, пошевеливайтесь… — И стал легонько подталкивать в спину тех, кто стоял поближе.

— Я же и так ухожу, зачем еще толкать.

— Поторопитесь, поживей.

Народу уже оставалось немного, последние человек сорок уходили в темноту рощи. Девять человек — два жандарма, четыре пловца, Тито, Паулина и Себастьян — остались на берегу, возле тела Луситы, освещенные светом фонарей у входа в закусочные на противоположной стороне узкого рукава реки. Еще мокрые полуголые тела белели на свету, а в тени казались совсем черными. На дамбе теперь виднелось лишь шесть-семь силуэтов. Пожилой жандарм посмотрел на Тито и Себастьяна и сказал:

— Вот что, послушайте, — пусть от каждой группы по одному человеку сходят за своей одеждой и одеждой товарищей, чтобы все оделись.

Один из четырех пловцов посмотрел на свои мокрые, прилипшие к телу брюки.

— Да, и кто из вас пойдет, — добавил жандарм, обращаясь к Себасу, — пусть захватит все вещи пострадавшей, понятно?

Паулина, совсем обессилевшая, опустилась на песок. Села, поджав ноги, и все плакала, но уже потише, уткнувшись в колени Себастьяна. Снова открыли водоспуск, загрохотала вода. Из рощи донесся громкий голос, звавший Тито и Луситу. Это был Даниэль, меж деревьев показалась его тень. Подбежав, остановился как вкопанный у трупа.

— Это Луси… — пробормотал он. Поднял голову, увидел Тито: — Тито!

Тот подошел к Даниэлю и обнял его:

— Даниэль, будь оно проклято, Даниэль!..

Он прислонился лбом к плечу товарища и стонал от горя и ужаса.

— Зачем надо было этому случиться?.. Совсем недавно мы там, втроем… А теперь видишь, что случилось, будь оно проклято!.. А матери, что мы скажем ее матери? Что мы скажем ей, Даниэль? Что?..

Даниэль глядел из-за плеча товарища на тело Луси и молчал. Снова послышался плач Паулины. Пожилой жандарм подошел и оторвал Тито от плеча Даниэля.

— Держись, парень. Случилось несчастье, надо его пережить. Будьте мужчинами. Возьмите себя в руки и ступайте за вещами, идите. Еще простудитесь, схватите воспаление легких, кому это надо. Ступайте. И возвращайтесь побыстрей.

Тито отвернулся и вытер слезы ладонями, потом он и Даниэль пошли за вещами. По дороге к ним присоединился Рафаэль, он молча шагал рядом с Даниэлем. В роще, должно быть, никого уже не оставалось: не слышно было голосов, под деревьями царила тьма, лишь кое-где белели пятна лунного света, пробивавшегося в просветы между деревьями. Вдруг меж стволов шевельнулась человеческая тень: «Эй, это вы?»

— Это я, Хосе Мариа, — откликнулся Рафаэль. Затем повернулся к Тито и Даниэлю: — Наш товарищ, если надо будет вам помочь, позовите.

— Спасибо, — сказал Даниэль. — Управимся.

— Как хотите.

Рафаэль остался с товарищем, Тито и Даниэль пошли дальше.

— Ну, что там? — спросил Хосе Мариа.

— Мы ее вытащили мертвой.

— Это я уже знаю. А эти кто такие?

— Надо все собрать и нести туда.

— Да скажи, кто эти ребята?

— Эти двое? Они приехали вместе с утонувшей. Совсем растерялись.

— Представляю себе. А как это случилось?

— Слушай, потом будешь расспрашивать. Сейчас надо собрать все вещи и отнести туда.

— Все? А почему все? Они что, сами не могут прийти?

— Не могут, конечно, не могут. Понимаешь, нас четверых жандармы попросили дать показания судебным властям.

— Так бы и сказал. А то — откуда мне знать? Ну, тогда это дело долгое, пока они выполнят все формальности…

— Наверно.

Они подошли к месту, где лежали их вещи.

— Слушай, нам хоть разрешат позвонить домой?

— Думаю, разрешат. Ну, Хосе Мариа, давай собирать шмутки.

Тито и Даниэль не сразу отыскали место, где провели день, они заплутались в темноте. Потом Тито зацепился за что-то ногой, слабо блеснул алюминиевый судок.

— Здесь, я нашел.

Прислонившись к стволу дерева, под которым они сидели втроем, он опустился на землю. Подошел Даниэль:

— Ты что, Тито?

Тот лежал ничком, уткнувшись в ворох одежды.

— Ну вот, опять? Вставай!

— Больше не могу, Даниэль, клянусь тебе, не могу, я совсем развалился…

Даниэль наклонился и потряс его за плечо:

— Ну, соберись как-нибудь, что теперь поделаешь, думаешь, другие не переживают?

— Другие! Ты же не знаешь, ты ничего не знаешь! Ничего!.. В жизни ноги моей не будет в этом месте, клянусь тебе! Никогда не стану я купаться в этой чертовой реке! Я ее ненавижу! Ты слышишь, Даниэль, никогда, проживи я хоть сто лет!..

Голос его звучал глухо, он говорил, уткнувшись в одежду.

Когда Тито и Даниэль пошли за вещами, пожилой жандарм сказал молодому:

— Слушай, прежде всего я схожу тут неподалеку, позвоню, чтобы приехали власти, понятно? Ты оставайся здесь и, когда принесут одежду, забери все вещи погибшей и набрось на нее что-нибудь, чтоб не лежала раскрытая.

— Хорошо.

Себастьян сел на песок рядом с Паулиной. Двое пловцов тоже сели лицом к реке, обхватив ноги руками. А тот, что учился на врача, стоял возле трупа, шагах в десяти от остальных, и о чем-то думал. Иногда он приседал на корточки, что-то разглядывая, но жандарм сказал:

— Оставьте. Отойдите оттуда. — И махнул рукой.

Сам он прохаживался взад-вперед по берегу, засунув большой палец под ремень карабина. Паулина вся дрожала.

— Мне холодно, Себастьян, ужас, как холодно.

Она прижималась к жениху, пытаясь согреться. Себас набросил ей на ноги брюки Тито, валявшиеся на песке.

Пожилой жандарм уже перешел на ту сторону по дощатому мостику, до которого от мыса было не более полутора десятков шахов. Теперь он шел по берегу в обратном направлении, через участок, заросший бурьяном, мимо шелковицы, направляясь к террасе на бетонной набережной, где находились закусочные. За столиками — скатертей на них уже не было — сидело всего две семьи. Жандарм зашел в один из трех павильонов. В помещении висел густой табачный дым, ровной пеленой окутывавший все предметы: в желтом свете ламп он стирал черты лиц у сидевших за столиками, приглушал блеск бутылочною стекла, сверкание никелированных подносов и небольшой кофеварки «Экспресс»; в дыму все расплывалось — картинки на засаленных картах, на рекламных объявлениях и цветных календарях. Народу было полно, но мадридцев уже почти не осталось. Просто воскресная пьянка местных жителей. На кухне что-то жарилось, пахло подгоревшим оливковым маслом.

— Аурелия, мне нужно позвонить по телефону, если ты не возражаешь.

— Звони, звони куда хочешь.

— Спасибо.