Игнасио Падилья - Тень без имени

— Амфитрион. Несомненно, славный персонаж. Существует по меньшей мере тридцать комедий, основанных на истории этого индивидуума. Мольеровская трактовка кажется мне слишком грубой. Если вас интересует мое мнение, то я предпочитаю драму Платона.

Излишне говорить, что перед тем, как позвонить Коссини, я затратил время на то, чтобы узнать, кто такой этот Амфитрион, и был готов к тому, чтобы в деталях поведать ему историю о несчастном воине, которого на супружеском ложе заменил не кто иной, как сам Зевс. Вместо этого Коссини оказался тем, кто с раздражающей педантичностью читал мне лекцию. Тогда, пресыщенный его играми и самодостаточностью, я начал метать в него историями о вольпуке и заговоре, которым несколько лет назад руководил генерал Дрейер. Слишком поздно. Когда я сообразил, что к чему, мой собеседник снова обезоружил меня своими высказываниями:

— Что касается нашего друга Блок-Чижевски, или как там вы его называете, боюсь, что его Амфитрион не был в ряду самых успешных. И добавлю, что, по моему нескромному мнению, предпочел бы взять имя Геркулеса для названия проекта Дрейера, потому что в этом случае не боги становились бы двойниками смертных, а наоборот.

Таким образом, подумал я, находясь в самом глубоком замешательстве, маэстро Ремиджио Коссини был в курсе прошлого барона Блок-Чижевски и даже был способен обрубать концы. В тот момент я был готов послать его к дьяволу, но именно сам Коссини остановил меня, сообщив с немыслимым для него уничижением, что ему не удалось расшифровать рукопись барона. Однако он сказал, что всегда полагал, будто весь этот круговорот был связан с прошлым барона, когда тот еще носил имя Тадеуша Дрейера, в смерть которого Коссини никогда не верил.

— Вероятно, смерть барона — дело рук какой-либо неонацистской организации. Любой человек, в сознании которого было бы хоть немного здравого смысла, должен был бы интуитивно почувствовать, что в рукописи содержится нечто большее, чем просто историческая информация о преступлениях Адольфа Эйхмана, а именно точные сведения, адреса и имена, по которым можно было разыскать тех, кто скрывался за нашим так называемым Богартом.

Помолчав несколько мгновений, Коссини произнес:

— Меня радует, что вам удалось расшифровать рукопись. Вы избавили меня от долгого и, несомненно, обременительного путешествия. С другой стороны, возможно, мы сможем успеть вовремя, чтобы избавить от виселицы невиновного человека.

Затем Коссини снова погрузился в глубокомысленное молчание, заставившее меня полностью забыть о чувстве оскорбления, которое возникло у меня в начале разговора, и я снова был поставлен в положение Санчо Пансы. Последние слова Коссини привели меня в изумление. Было очевидно, что, даже не заметив этого, художник сообщил мне, что ему известно содержание рукописи барона и что он использовал мои способности дешифровальщика не только для того, чтобы нам удалось выжить, но и в целях спасения человека, жизнь которого оказалась зависящей от меня. Таким образом, впервые за все время нашего знакомства маэстро ожидал того, чтобы именно я пролил свет на нашу дилемму.

— Буду искренен с вами, Коссини, — должен был сказать я, — мне еще не удалось закончить перевод всей рукописи. Я всего лишь сумел узнать, что барон воспользовался старым военным шифром, называемым вольпук.

Я ожидал, что это признание приведет к тому, что художник облегченно вздохнет и примется давать мне новые указания с терпеливостью того, кто вынужден сносить непонятливость ученика. Но мои слова, напротив, привели к взрыву ярости и крайнего изумления.

— Если вы не расшифровали рукопись, — воскликнул он, — то откуда же тогда вам известно о проекте «Амфитрион»?

Ремиджио Коссини поймал меня на оговорке. Сам не знаю почему я отважился спросить у него, из каких источников взята его информация и каким образом стало возможным, что и он в курсе проекта «Амфитрион», если ему также не удалось разобраться с шифром вольпук. Как бы там ни было, для него стало ясно, что я прибег к помощи третьего лица для того, чтобы расшифровать рукопись, что являлось нарушением тактики кодекса, заключенного нами с самого начала.

— Я думал, что Фрестер был тем, кому предстояло сыграть роль дурака в этой истории, — сказал в конце концов Коссини, полностью забыв о присущей ему холодной вежливости. — Надеюсь, вам не придется жалеть о совершенной вами глупости. Проблема игры в шахматы живыми людьми состоит в том, что они не имеют обыкновения соблюдать самые элементарные правила.

Так закончилось навсегда странное общение, которое мы поддерживали до этого дня.

Через несколько дней мне стало известно, что в точном соответствии со страхами Ремиджио Коссини в Великобританию приехал тот, кого мы называли Богарт, с целью завершить дело, которое раньше мы считали оконченным смертью Фрестера. На этот раз, излишне говорить об этом, его манеры были еще менее утонченными, чем при нашей женевской встрече.

Короткого телефонного звонка полковника Кэмпбела оказалось достаточно, чтобы сообщить мне о том, что нечто наконец разрушило обманчивое спокойствие моря, по которому до сих пор мы с художником совершали плавание. Тоном, несколько напоминающим интонации секретаря, который за несколько месяцев до этого принял нас в кабинете душеприказчика, мой бывший начальник сообщал мне, что наконец разгадал шифр барона и будет рад, если я навещу его в Эдинбурге, где мы вместе прочитаем рукопись. Не требовалось блестящей интуиции Коссини, чтобы понять, что старый полковник не только не продолжал блуждать в хитросплетениях вольпука, но за его спиной прямо и угрожающе, подобно дулу револьвера, балансировала в тот момент неизменная сигарета, которая так хорошо была известна наследникам Блок-Чижевски. Мой ответ был не многословнее, чем приглашение старого полковника. Плохо скрывая свой интерес относительно возможности прочитать рукопись, я сообщил ему, что в тот же самый вечер сяду на первый поезд до Эдинбурга. Мы сможем посвятить столько времени, сколько потребуется для дешифрирования материала, который, тут я солгал, возможно, содержит некоторые положения исторического характера, нужные для романа, который я собираюсь написать.

Я всегда спрашивал себя, как именно сумел Богарт приехать в Лондон в тот самый момент. Наиболее логичным было бы предположить, что, в противоречии с моими изначальными подозрениями, полковник Кэмпбел звонил мне из своего эдинбургского имения, находясь в одиночестве или в компании кого-либо другого, возможно, не менее ненавистного наемного убийцы того безумного игрока, который вызывал такой энтузиазм у Коссини. Тем не менее, думаю, мне никогда не удастся придать воинам этой секретной армии облика, отличного от лица Богарта. Даже сегодня, когда злая судьба вывешивает на моем пути афиши фильмов, в которых играет актер Хэмфри Богарт, где изображено его лицо, дрожь охватывает меня с головы до ног, и я чувствую себя так, будто каждое такое изображение соответствует всякий раз другому человеку, одному из бесчисленных клонов. Таким образом мой разум пытается освободиться от множественных страхов, внушаемых определенным и неповторимым лицом.