Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез

Я превратилась, по выражению Бабушки Пелтон, в «заблудшую овцу». Все началось с моего парня, Денни, — он был старше, жил на нашей улице. Денни был не первым ухажером, но худшим из них: бросил школу и гонял по городу на мотоцикле. Бабушка его терпеть не могла. Все пыталась меня образумить, но я слышать ничего не желала. Тайком сбегала из дома вечерами на свидания — и эту тайну бабушка тоже скрывала от всех. Я начала прогуливать школу, курить с подружками в школьном туалете. За это меня даже временно исключали, дважды.

Но стоило маме вернуться, как я мгновенно превращалась в пай-девочку.

Наверное, все так и шло бы своим чередом и в конце концов наладилось бы. Вот только за год до моего окончания школы умерла Бабушка Пелтон. Никто даже не подозревал, насколько тяжело я это переживала. До сих пор смутные, но все же сомнения в вере отныне обрели плоть. Учитывая воспитание в глубоко христианской семье, с твердыми основами и принципами, которые должны были бы освещать мой путь с ранних лет, — мне не было оправдания.

Помню то кошмарное Рождество, без бабушки. Мы с мамой постоянно переругивались из-за всякой ерунды. Она собиралась в очередную командировку — в Индию, — а я страшно переживала по этому поводу. Рождественским утром я взбеленилась из-за того, что так и не получила в подарок долгожданные джинсы. Как сейчас помню — Jordache, абсолютный хит той эпохи.

— Жаль, что ты так расстроена, Энджи. Но я просто не могу себе позволить такие подарки. Подумать только, джинсы за пятьдесят долларов!

— Но я ведь больше ничего не просила! Один-единственный подарок к Рождеству!

— Энджи, — мама укоризненно покачала головой, — если бы ты знала, как меня огорчает, что у тебя вообще возникают подобные желания. Знаешь, сколько всего можно купить на пятьдесят долларов? Сколько это еды и лекарств для тех детишек, с которыми я работаю? Речь идет не об удовольствиях, а о спасении жизни. Даже будь у меня эти деньги, я ни за что не потратила бы их на модные штаны для тебя.

Не могу сказать, что была с ней не согласна. Но чувствовала себя при этом ужасно — брошенной, отвергнутой, ненужной. Я умоляла маму не уезжать, не оставлять меня с Дедушкой Пелтоном.

— Я должна, Энджи. Ты же все понимаешь. У меня есть обязательства. Я там необходима.

— Тогда возьми меня с собой.

— У тебя школа. Летом, когда закончишь учебу, сможешь поехать со мной.

Слабое утешение. Мама же не видела мои оценки. И не знала, что у меня нет никаких шансов закончить школу к июню.

Рождественская открытка от отца на этот раз запоздала. И впервые на конверте был обратный адрес — Лос-Анджелес.

— Похоже, он не слишком далеко сбежал, — буркнул дед, протягивая маме открытку. Потом развернул газету и углубился в чтение, всем видом демонстрируя, что его все это абсолютно не интересует.

Мама вздохнула, погладила пальцем надпись на конверте и передала его Рону, а тот молча протянул мне.

Позже я выудила конверт из мусорного ведра, бережно обтерла и спрятала подальше. Перед сном я зашла в спальню к маме:

— Почему папа ушел?

Мама с усталым вздохом отложила книгу:

— Я ведь уже говорила тебе, Энджи. Я не знаю, почему он ушел. К сожалению. Я бы очень хотела ответить на твой вопрос. Но не могу.

Я жутко разозлилась. Ни секунды не верила, что она не знает. Просто не хочет говорить. На этот раз после маминого отъезда я пустилась во все тяжкие, отчаянно пыталась разогнать тоску. Но сейчас за мной присматривал дедушка — от него мороженого не дождешься, одни нотации. Заложив руки за спину, он расхаживал по комнате, бросая слова, которые не могли заглушить гнев и смятение в моей душе. Однажды вечером я взяла мамину машину покататься с Денни и его дружками. Кто-то притащил выпивку. Нас, конечно, задержали. Денни всю ночь провел в кутузке. Но я все равно продолжала встречаться с ним, пока он не бросил меня ради другой девчонки.

В третий раз меня исключили из школы за курение, но уже не табака. Мама все не возвращалась, а Дедушка Пелтон не мог совладать со мной. Сейчас я понимаю это и нисколько его не виню. Он порой говорил очень неприятные вещи, но и я не оставалась в долгу.

И однажды проорала:

— Ты мне не отец! И не имеешь права указывать, что мне делать!

Он вскинул было руку, но сдержался. Только глухо выкрикнул сквозь стиснутые зубы:

— И я благодарю Господа за это! С твоей нравственностью блудливой кошки тебе место на панели! Если бы я не обещал твоей матери заботиться о тебе, ты бы уже давно там оказалась!

Я расценила это как предложение убираться вон. Захотелось начать все сначала, сбежать от школьных и прочих проблем — куда-нибудь, где за мной не будет волочиться хвост прошлого. Я знала, куда отправлюсь, хотя не строила никаких четких планов.

Автобус ехал до Лос-Анджелеса. С трудом преодолевая страх и искушение вернуться домой, я представляла, как будет волноваться мама, когда дед расскажет ей, что я исчезла. Но Дедушка Пелтон если уж взрывался, то пощады не жди. До меня это, правда, дошло с некоторым опозданием, однако я не собиралась возвращаться под рев этого урагана.

Нужный дом я легко отыскала по карте — тихое местечко, неподалеку от шоссе в долине Сан-Фернандо. Долго мялась перед дверью, не решаясь позвонить. Пять часов, никого нет дома, наверное. И что я скажу, если откроют? Э-э, привет, я Анжела. Ваша дочь. Помните меня? Развернувшись, некоторое время побродила по улице туда-сюда. Довольно скоро к дому подрулил видавший виды пикап. За рулем сидела женщина. Вместе с ней из машины выскочили двое детишек и помчались к дому, рядом с которым я болталась битый час, — мальчишка с гитарой и девочка помладше, в чем-то вроде балетной пачки. В первый миг я решила, что перепутала дом. Мне ведь даже не приходила в голову такая возможность. Эта женщина — его жена, а они — его дети. Как только я осознала это, сразу же их всех возненавидела.

Но все же удалось справиться с нервами и позвонить в дверь. Открыл светловолосый мужчина средних лет. Я не сразу узнала лицо из старого семейного альбома. Мой отец. Он, наверное, школьный учитель и дома уже давно, с того самого времени, как я появилась на этой улице. Совсем неловко вышло. Несколько минут я что-то лепетала, он, запинаясь, тоже что-то бормотал в ответ, потом, все еще не оправившись от потрясения, пригласил в дом. Познакомил со своей женой, Конни. Сына зовут Кори, ему тринадцать лет. Дочка Мишель, ей семь. Они обо мне ничего не знали — Кори и Мишель. В отличие от Конни. Та изобразила радость, заулыбалась — мол, как она рада наконец-то познакомиться со мной. Можно подумать, она об этом всю жизнь мечтала.

Прервав повисшее в гостиной неловкое молчание, Конни позвала отца в кухню, накрывать на стол. Я вызвалась было помочь, хотя понимала, что ей нужно всего несколько секунд — поговорить обо мне.