Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез

— Эй, Баба [12] Баба (урду) — ласковое обращение к мальчику. , что ты будешь сегодня с мамой готовить, а?

Я тянул мамину дупатту, пытаясь накрыть ею голову, заворачивался в длинный шифоновый шарф, разглядывая мир сквозь разноцветную тончайшую ткань — темно-синюю, серую, зеленую, коричневую или белую в зависимости от цвета шальвар-камиз [13] Шальвар камиз — комплект из свободных штанов и туники. , которые мама надевала в тот день; хлопковые летом, льняные зимой, они всегда были строгих цветов вдовьей скорби, мрачные, но не черные, потому что черный — ритуальный цвет для мусульман-шиитов [14] Шиит — последователь того направления в исламе, которое полагает, что духовное наследие Пророка передано через его двоюродного брата, Али; второе по численности исламское течение. , разрешенный только в определенное время. Я внимательно всматривался в глаза мужчины, добрые, несмотря на разбойничьи усы, торчавшие над его верхней губой, темные, густые, грозно закручивающиеся на кончиках. Торговец смеялся надо мной, обнажая коричневые, изъеденные бетелем [15] Бетель — растение, листья которого обладают лекарственными свойствами. Их жуют вместе с гашеной известью. зубы, и ласково улыбался маме, которая, тоже улыбаясь, настойчиво продолжала поднимать и переворачивать помидоры, проверяя их спелость, — она всегда очень внимательно относилась к тому, чтобы приятельский тон не противоречил неписаным правилам отношений между мужчинами и женщинами, высшим и низшим классами.

Дома мама готовила еду, потом принимала душ, смывая запах специй и лука с волос и кожи, а потом молилась, сменив шифоновое покрывало на белоснежный чадар [16] Чадар (урду) — ткань; бесшовная накидка, прикрывающая волосы и тело, но не лицо. , скрывавший все тело. Когда она склонялась в сажда [17] Сажда (урду) — положение тела при молитве, распростершись, лоб прижат к земле. , я порой взбирался ей на спину и крепко обхватывал за шею — эдакий пассажир на ее молитвенном пути. Она же оставалась неподвижна, прижав лоб к молитвенному коврику, терпеливо дожидаясь, пока что-нибудь отвлечет меня от занятой позиции, после чего возвращалась в сидячее положение для намаза [18] Намаз — молитва. . Терпение ее было безгранично, и я знал, что я для нее — все.

Помимо базара единственным выходом в свет, который мы совершали каждую неделю, было посещение огромного дома, настоящего замка — жилища Аббаса Али Мубарака и его жены Саиды, моих дедушки и бабушки по отцовской линии.

Они присылали за нами машину каждую пятницу. Шофер, Шариф Мухаммад Чача, был братом нашей служанки, Мэйси. Прежде чем постучать в дверь, он всегда сообщал о своем появлении громким гудком. Пока мама умывала и причесывала меня перед отъездом, он беседовал с сестрой. Я забирался на заднее сиденье рядом с мамой, крепко брал ее за руку и всю дорогу жадно разглядывал улицы, по которым мы проезжали, — между домом, который считал своим, и особняком, откуда присылали автомобиль. В гостях мы с мамой сидели, тесно прижавшись друг к другу, на одном из четырех диванов — все резные, обтянутые синим бархатом, а гостиная освещена ярко сияющими люстрами. Бабушка — я называл ее Дади [19] Дади (урду) — бабушка по отцовской линии. — подавала мне угощение, игрушки и сладости, красиво упакованные, как подарки, как будто у меня каждую неделю был день рождения. Дада [20] Дада (урду) — дедушка по отцовской линии. , дедушка, разговаривал со мной. Но я почти не отлипал от мамы, прятал лицо у нее в коленях, сколько ни пытались меня отвлечь.

Это, очевидно, раздражало Дади; ее губы, уже недовольно поджатые при появлении моей мамы, постепенно сжимались все плотнее, превращаясь почти в ниточку. Она сердито щурилась, глядя на мать своего внука, которую откровенно недолюбливала, и заявляла:

— Он уже достаточно взрослый, чтобы встречаться с нами в твое отсутствие, Дина. То, как он к тебе льнет, просто ненормально.

Дада обычно перебивал ее, успокаивая:

— Он просто маленький ребенок, Саида. Оставь их в покое.

Моя стеснительность никогда не ослабевала — как бы широко ни улыбалась мне бабушка, какими бы подарками ни пыталась подкупить. Частенько мой кузен Джафар тоже приходил в гости к деду со своей мамой — сестрой моего отца, Асмой, которую я звал Фупи-джан [21] Фупи (урду) — тетя, сестра отца. Фупи-джан — тетушка. . Они на пару присоединялись к Дади в стремлении отвадить меня от мамы. Я смотрел, как он играет на полу с игрушками, приготовленными для меня, и тянул маму, чтобы она опустилась на пол вместе со мной. Она всегда уступала, и так, под защитой матери, мне удавалось поладить с Джафаром. На следующий день я только о нем и говорил, но слишком смущался, чтобы решиться поболтать с ним самостоятельно.

Каждый вечер мама ложилась рядом со мной на кровать и пела, пока я не засыпал, — на урду и на английском, — и казалось, нет в мире ничего прекраснее ее проникновенного голоса. Я изо всех сил старался не засыпать, чтобы подольше слышать ее; ласковые пальцы перебирали мои волосы, я устраивался удобнее, повторяя изгибы ее тела, — только совсем маленьким детям доступна эта нега вечерней битвы, когда, испытав сладость поражения, погружаешься в безмятежный сон.

Однажды я услышал по радио один из наших любимых гимнов тех вечерних сражений, «Люби меня нежно», — в машине деда, по дороге домой после одного из еженедельных визитов.

— Ами, это же твоя песня, — прошептал я смущенно, чтобы Шариф Мухаммад Чача меня не услышал.

— Моя песня? — расхохоталась мама, погладив меня по щеке. — Нет, Сади, это песня Элвиса Пресли.

Я нахмурился, покачав головой, — это было неправильно, чтобы песню пел мужчина, пускай даже его имя известно маме.

Но два месяца в году мама не пела мне на ночь. Зато день за днем она пела совсем другие песни, и я слушал их вместе с другими людьми. Границы нашего тихого мира становились проницаемы, когда жизнь всех шиитов Карачи — неизвестная мне жизнь, с праздничными обедами и свадьбами, пикниками на пляже и нежданными радостными визитами гостей; впрочем, последнее мне, наверное, все равно не понравилось бы — сменялась периодом ритуальной скорби столь внезапной и столь глубокой, что трудно было поверить: причина в несчастьях и смертях, случившихся много веков назад. Радио в домах шиитов умолкало, телевизионные экраны гасли, по крайней мере, на первые десять дней из этих двух месяцев. На эти же дни из шкафов извлекали мрачные черные одежды, которые затем сменялись серо-белыми с черным траурным узором. Украшения убирали в шкатулки, косметикой не пользовались. Во время Мухаррама [22] Мухаррам (урду) — первый месяц исламского календаря (в исламе действует лунный календарь, несовпадающий с западным, и отстает от него примерно на десять дней каждый год). и Сафара [23] Сафар (урду) — второй месяц исламского календаря. мама рассказывала мне на террасе совсем другие истории; слова сплетались в ритуалы, символы и речитативы этих необыкновенных дней. Волшебное кружево имен и названий, исполненных звуков, запахов, вкусов и ощущений, живет в моей памяти по сей день.