Тимоте де Фомбель - Между небом и землей

Он оттолкнул женщину и ребенка; наклонившись, с трудом оторвал от палубы груду связанных весел и реек, дотащил ее до края палубы и сбросил вниз. Ударившись о корпус, это подобие плота упало в воду.

«Людоед» спустил женщину вниз по канату. А малыша взял на руки и бросил в волны. Няня поймала его на лету одной рукой, прежде чем он ушел под черную воду. Другой она держалась за деревянный плот.

«Людоед» смотрел на них сверху.

Волна унесла их прочь.

В ту же минуту появились двое других. Они выглядели вконец обезумевшими. Джо тащил почти доверху набитый матросский мешок. Его била дрожь, он нервно смеялся. Казалось, они оба в стельку пьяны, хоть и не выпили ни капли спиртного. Они даже говорить связно не могли.

Джо вцепился в куртку «людоеда», чтобы не упасть.

— Гляди!

Трясущимися руками он открыл мешок, поднес к нему факел.

И снова заорал:

— Гляди!

Все трое разом отпрянули.

В мешке сверкало золото, блестели драгоценные камни. От дождевых капель они переливались еще ярче.

— Гляди! Гляди!

Сокровище. Сокровище, как в сказке.

Джо орал, не спуская с него глаз, потом погрузил руку в сумку до самого плеча.

— А тот человек? — спросил «людоед». — Где он?

В ответ Джо только показал на казацкий платок у себя на шее — алый платок с серебряной бахромой.

— Ему больше ничего не понадобится, — сказал злодей, тряся головой, как помешанный.

Он разразился безумным хохотом, угрожающе воздел к небу кулак и неверными шагами побрел к лодке, взвалив мешок на плечо и даже не спросив, куда делись двое заложников.

Мыслями Джо был уже далеко от этих мест.

Он мечтал вслух о том, как построит мост от порта Мальфы до самого Манхэттена и выложит его бриллиантами.

Спустившись в рыбацкую лодку и слегка поостыв, Джо бросил сидящему рядом «людоеду», который уже взялся за весла:

— А ты будто и не рад вовсе!

Потом он швырнул в сторону яхты фонарь, полный масла, и тот, пролетев сквозь пеньковые канаты, упал на палубу и разбился. Туда же полетел и факел.

Огонь мгновенно охватил корму.

Джо осенил яхту крестом и швырнул в нее пригоршню золотых монет, словно благословляя в плаванье.

— Счастливого пути!

Двое других, сидевших напротив него, не могли прийти в себя от ужаса.

Судно успело сгореть только с одного конца. На палубу хлынула вода. Звезда, нарисованная на носу яхты, исчезла в пучине последней. Милосердное море и буря торопливо поглотили мерцающий огонь и все воспоминания, прежде чем они обратились в прах.

А Джо продолжал смеяться. Его крик, обращенный к гребцу, раздался за миг до того, как на волнах угас последний язык пламени:

— Эй, ты! Чего рожу скривил? Ты и твой осел теперь заживете по-царски!

Однажды в Бразилии, пролетая над джунглями, сбегающими к морю в районе Рио-де-Жанейро, цеппелин пронесся над верхушками деревьев так низко, что Ванго ухитрился захватить с собой на борт одну из обезьянок с бакенбардами, пока остальные в недоумении глазели на него.

Обезьянка, поднятая за хвост в это серое облако, была озадачена: куда она попала? Она спряталась среди кастрюль повара Отто и на несколько часов стала любимицей экипажа и пассажиров.

На обратном пути, снова летя над Рио, Ванго выпустил ее на волю прямо в гущу лиан на горе, возвышавшейся над бухтой и похожей на сахарную голову.

Марко, брат-кухарь из невидимого монастыря, был точной копией этой обезьянки. Он вприпрыжку передвигался от одной плиты к другой с притворным испугом в глазах, за которым скрывалась недюжинная хитрость.

Было одиннадцать часов утра.

Марко разговаривал с Ванго в монастырской кухне.

Фартук брата Марко был сшит из той же клеенки, что лежала на столиках в траттории его отца в Мантуе. Он носил нечто вроде балетных туфель розового цвета, удобных для беготни по кухне. Его пальцы хранили следы разных специй и приправ. Закатывая рукава рясы, он скреплял их, вместо прищепок, чайными ложками, согнутыми вдвое.

И наконец, на лбу у него красовались очки, давно отслужившие свой срок, обмотанные веревочкой и липкой лентой, ломанные-переломанные и кое-как починенные — в общем, такие же никудышные, как велосипед, который тщится выиграть гонку «Тур де Франс» с дойной коровой на багажнике.

— Значит, Зефиро не встретился с тобой на Аустерлицком вокзале? — спросил он Ванго, изумленно тараща глаза.

Марко никогда не разговаривал с пустыми руками.

На сей раз, несмотря на важность момента, он разминал рыбину.

— Зефиро там был, — сказал Ванго.

— Так где же он? Где?

В его голосе звучала тревога. С тех пор как Зефиро уехал, за невидимый монастырь отвечал брат Марко. И ему не терпелось сдать полномочия своему патрону.

— Куда он отправился? — повторил Марко.

Бедная рыбина провела в его руках ужасные четверть часа.

Ванго вернулся в монастырь. Он оставил Мадемуазель дома, в Полларе. Она потеряла сознание, не успев закончить свой рассказ о последней ночи. Он перенес ее на кровать.

Очнувшись, она умоляла Ванго дать ей передышку, обещая все рассказать завтра.

— Прошу тебя, Ванго, милый… Я расскажу всё, что знаю.

— А мой отец? Скажи мне хотя бы это… Его тоже?..

Опустив мокрые от слез веки, она кивнула, Ванго долго лежал, уткнувшись лбом в подушку, прежде чем смог встать. Теперь он знал.

Прошлое наконец распахнуло перед ним свои двери. Оттуда пришло к нему и горе, и облегчение. Уж лучше горе, чем неизвестность.

Теперь Ванго яснее представлял себе, как очутился здесь.

Ему осталось узнать главное: как проходили его дни и годы до этого. Как жили его родители перед той штормовой ночью? Откуда они приехали? Куда направлялись? Мадемуазель должна была это знать.

Она ничего не рассказала ему о трех бандитах — об этих людях, которые, несомненно, были родом с архипелага. Что они выиграли, совершив преступление? С тех пор прошло семнадцать лет. Может, они уже умерли. А может, и нет.

Не замышлять мести для врагов своих.

Отныне это правило устава ничего не значило для Ванго.

В смятении он покинул Поллару, пообещав Мадемуазель вернуться на следующую ночь. Ему нужно было принести ужасную новость в невидимый монастырь.

— Я скажу вам всю правду, брат Марко. Я видел Зефиро на Аустерлицком вокзале, но мы уехали с него врозь.

— Почему? — спросил Марко, открывая дверцу дровяной печи. — Зачем совершать такую глупость?

Огромная корзина только что собранных трав наполняла кухню пряными ароматами.

Брат Марко взял рыбину в свои маленькие ручки, похожие на лапки макаки.

Ванго заметил, что брат-кухарь всегда смотрел живности в глаза, прежде чем отправить ее в печь. Это была тайная дань уважения всем младшим братьям по разуму — в чешуе, в шерсти или перьях, — чьи тушки он разделывал искусно и быстро.