Жан Амлен - Затерянная улица

Без пяти минут двенадцать Жеральдина объявляла:

— Мадемуазель Стефани, кушать подано!

Услышав свое имя, старая дама тут же вставала: ритуальная фраза действовала на ее сознание, словно щелчок выключателя, и без всякого усилия, ни о чем не думая и ничего не понимая, она не спеша и торжественно спускалась по лестнице и занимала свое место за столом.

Если же Стефани выезжала на прогулку, она неизменно возвращалась домой без четверти двенадцать, и в ее распоряжении было достаточно времени, чтобы с должным спокойствием выслушать заявление: «Кушать подано!»

Выезды мадемуазель де Бишет точно так же были подчинены заведенному порядку. Мелкими шажками выходила Стефани на тротуар, маленькая и хрупкая, она сгибалась под тяжестью огромной башни тщательно уложенных локонов. Жеральдина усаживала свою хозяйку в экипаж, кучер щелкал кнутом, и коляска медленно и плавно объезжала одни и те же улицы маленького городка. Лошадь сама знала дорогу, и кучер пользовался случаем, чтобы немного подремать, кепи сползало ему на глаза, он вытягивал ноги и складывал руки на животе. Когда прогулка подходила к концу, он всегда просыпался, как по волшебству, и, потягиваясь, кричал с радостным удивлением:

— Ну вот, ма-дм-зель, мы опять дома!

Можно было подумать, что, засыпая в начале прогулки, старик был не вполне уверен, что, когда проснется, вновь попадет в страну живых.

Мадемуазель Бишет уходила в дом, поддерживаемая Жеральдиной, кучер распрягал лошадь, убирал экипаж, и все на этом кончалось. С сожалением жители городка следили за исчезающей коляской, которая, словно призрачное видение, растворялась в лучах ясного утреннего света: старая кляча, тянущая древний экипаж; сидящий кучер и крохотная, похожая на мумию фигурка, одетая в пепельно-серые и лиловые одежды…

После завтрака Жеральдина провожала госпожу в длинную гостиную на втором этаже. Не выпуская вязанья из рук, Стефани принимала нескольких гостей, а Жеральдина подавала им одуванчиковое вино и сухое печенье.

Старая леди сидела в неизменном кресле, силясь держать голову прямо, хотя шея все время надламывалась под тяжестью монументальной прически.

Затем Стефани спрашивала:

— Как поживает ваша матушка, мадам?

И голос ее был таким слабым и бесцветным, словно исходил из одной из запертых комнат, в которых, как поговаривали в городе, все еще жили их былые обитатели.

Эта фраза Стефани предназначалась для приветствия, для прощания и для поддержания разговора; воистину она годилась на все случаи жизни, тем более что вино у нее было кислым, а печенье сухим и твердым, как камни. Гости ее были такими старыми и дряхлыми, что даже у самого неискушенного человека хватило бы такта не задавать столь нелепого вопроса, но мадемуазель де Бишет не знала другой формы общения и, как правило, не придавала значения словам, которые произносила. Если Стефани заканчивала кружевную салфетку, а гости еще не уходили, она просто бросала ее к своим ногам, словно камешек в пруд, и принималась плести другую такую же. Дамы, приезжавшие с визитом, никогда подолгу не засиживались, и Стефани, по-видимому, столь же мало трогал их уход, как и их присутствие.

В четверть седьмого Жеральдина объявляла, что внизу ожидает мосье Шарль. Распорядок дня выполнялся с точностью механизма добротных швейцарских часов, и невидимые колесики внутри мадемуазель Бишет безукоризненно справлялись со своей задачей: они подавали сигнал конечностям этого странного маленького создания и побуждали их немедленно доставить ее на первый этаж.

Брат целовал сестру в бровь и улыбался, потирая руки с коротенькими пальцами.

— М-да! Похоже, что у вас все в порядке!

И затем, когда он вешал пальто в холле, Жеральдина, не скрывая своего торжествующего презрения, следила за каждым его движением. Стоя со скрещенными руками на вздымающемся животе, она наверняка думала, что походит на статую Командора, жаждущего мести. Она насмешливо посматривала на потертое пальто мосье Шарля, как бы говоря: «Ну, а что вы хотите? Мосье Шарль женился на девчонке из Лоуэр-Тауна, не удивительно, что отец порвал с ним, а я заперла его комнату, как если бы он умер. Пусть мадемуазель Бишет приглашает его каждый вечер — это ее личное дело, но уж я-то дам ему понять, как я рада, что его выгнали, хоть я всего лишь служанка. Я знаю, он беден, и это ему в наказание за то, что он ослушался своего отца. Он пришел сюда потому, что у него дома нечего есть. И вот он пожирает наши обеды и уносит на своей коже тепло наших каминов… Эдакое ничтожество!..»

Было бы удивительно, если б Шарль и впрямь ел досыта только раз в день, так как он совсем не был худым. Он был даже толстым, очень толстым, с дряблой желтоватой кожей, с лысой головой, лоснящимся лицом, бесцветными губами и почти бесцветными глазками. Жеральдина говорила, что глаза у него как у трески, а от его одежды несет тухлым салом. Помимо этого, она не могла простить, что один из Бишетов не умеет вести себя за столом.

— Подумать только, и как этой неряхе жене удалось выбить из своего муженька все, чему он научился в хорошем обществе… Кто бы мог поверить! — бормотала она себе под нос.

По мере того как приближался час обеда, Шарля охватывало все большее беспокойство. Он беспрестанно потирал руки, вскакивал с места, снова садился, снова вскакивал, принимался ходить от окна к двери и обратно, однако Стефани не обращала на него внимания. Затем брат и сестра усаживались за длинный стол в гостиной — каждый на своем конце. В этой комнате не было газовых рожков, ее освещали только две высокие свечи в серебряных подсвечниках, и от этого она казалась еще более длинной и темной. Углы комнаты тонули во мраке, и тени брата и сестры, словно языки черного пламени, плясали на дубовых стенах, украшенных замысловатой резьбой. С каждым вечером атмосфера этой гостиной все сильнее угнетала Шарля. Может быть, он ощущал присутствие невидимых свидетелей, прячущихся в темноте и наблюдающих за этой странной трапезой, может, страшился привидений, обитавших в комнатах наверху, боялся того, что они займут свое место за огромным обеденным столом, где восседало старое существо, щуплое, как кошка, белое, как салфетка, которое, казалось, уже отошло в беспокойный мир призраков.

Стоило брату Стефани проглотить несколько ложек супа, как его веселое настроение бесследно испарялось, сменяясь апатией и полной подавленностью. Когда он входил в дом, ароматы кухни возбуждали его, пьянили своим чудесным обещанием, но как только обещанное исполнялось, Шарль вновь становился мрачным. Погруженный в свои невеселые мысли, он смотрел на кружевную скатерть, на массивное столовое серебро, тонкий фарфор и на свою сестру, которая все еще жила, несмотря на то что казалась выходцем с того света. Что за таинственная нить связывала Стефани с этим миром? При взгляде на нее можно было подумать, что даже легкое дуновение способно умертвить ее, и тем не менее она все еще жила…