Сергей Шаталов - Антология странного рассказа

Дальше вообще криминальная хроника. Кирка про ситуацию прознала, приехала. Нашла папашку, отмыла, нарядила. И нет бы ему тут сказать: «Доця, давай начнем все сначала на твоей новой французской родине». Так он — типа ж сумасшедший, но уже нарядный и сытый — молчит, вроде не возражает в имущественных правах восстановиться, во всем на нее полагается. А бабы ж — дуры.

И Кирка тоже. Затеяла против сестер войну за майно. Они ей киллера заказали, сами перессорились, там и яд был, и порча, и поножовщина, натурально друг друга извели, через отравление и самоубийство. Браток, муж Регинин, под раздачу тоже попал. Погиб.

А Король только над Кирой и убивался, что ты… вроде даже по-настоящему чего-то понял. И от понимания этого умер.

Один албанец из всей семейки выжил. Сейчас дерганый такой. Ни детей не хочет, ни денег тестевых. Что рейдеры не забрали, то в приюты для бомжей отдал и в дом престарелых. Говорит, мол, слава Богу, мы до таких денег и до таких лет не доживем. И это не может не радовать.

А мне, знаешь, девок почему-то жалко. Хотя народ говорит, что так им всем и надо, но Королю все-таки симпатизирует больше.

Когда моя мама вышла замуж за папу, я уже была. Я ходила в детский сад, носила две тонкие косицы, упрямый взгляд и короткое платье в горох. Еще у меня были всегда приспущенные колготки, белые сандалии вместо правильных тапок в клетку, нелюбовь к молоку и время от времени — глисты.

Глисты в детском саду хотели иметь все. Это было модно. «Глистовые дети» приносили пять сменных трусов, каждые двадцать минут их водили мыть руки, а раз в неделю в спичечных коробках они приносили не какие-то обычные какашки, а настоящий медицинский кал.

Чтобы глисты поселились в организме, нужно было грызть ногти и «контактировать» с зараженными. Инна уже была среди них. А я нет. И это было очень обидно.

Пока я зарабатывала себе глисты, мама нашла папу. Воспитательницы детского сада называли его «неродным». И очень завидовали.

Когда папа повел маму знакомиться с родителями, я тоже уже была. Очень нарядная, в специальных белых колготках и голубом платье «на выход», с двумя «хвостами» и в новой шубе из меха натурального кролика.

Маме и мне все были рады. Особенно папина мама — бабушка Шура. Она вызвала маму в ванную, обняла и по секрету сказала, что кругом — колдуны. Для убедительности она взяла себя за волосы и сняла их. Так моя мама познакомилась с париками. Голова бабушки Шуры была совершенно лысой. Увидев ее, я подумала, что она — большая счастливица, потому что ей некуда вязать банты.

Бабушка Шура считалась сумасшедшей. Это было такое же постоянное явление, как погода, трехразовое питание, книги и поездка к морю в отпуск.

Иногда Шуру сдавали в дурдом. За побеги из дому, за уничтожение польской мебели, слив супов и бриллиантов в унитаз, за мгновенный обмен квартир с ухудшением жилищных условий всей семьи.

Если разобраться, вроде бы было за что. С другой стороны, лечить ее было уже поздно. И не очень честно.

Сумасшествие — удобный социальный диагноз. Гибкий.

Она считалась нормальной, когда забыла французский, заменила отца-сахарозаводчика на «беднейшее крестьянство», перестала понимать немецкий и отправила Гете в нужник…

…Когда заговорила «чувырлами» и стала фрикативно выдыхать «хородская булка», когда однажды надела фуфайку, отрезала волосы и поехала на шахты, когда она одна из всей большой семьи «с высшим образованием» знала, что такое митенки и фрикасе, когда она, читая Чехова, не заглядывала в книгу, а, прикрыв глаза, декламировала, почти пела — по памяти….

…Когда крестила всех попавшихся под руку еврейских детей и, выкрашивая губы предвоенным бантиком, ходила на «немецкие танцы» в клуб, а возвратившись, спала с мужем, бежавшим из фашистского плена красноармейцем Павлом, под кроватью…

…Когда уже после войны «спекулировала» мукой и сидела в «режимном заведении» в ожидании Павлуши, который поменяет ее, Шуру, а не муку, на союзнические сигареты…Когда купила у безногого попрошайки пистолет и держала его под матрасом «на случай», когда играла на гитаре и тонким, но выученным, вышколенным голосом пела блатные песни вперемешку с ариями из «Паяцев» Леонковалло…

Нет, тогда она не считалась сумасшедшей.

Ее сдавали в дурдом только тогда, когда бабушка Шура заявляла, что этот мир — заколдован. И другого объяснения у нее нет, но есть средства, чтобы бороться. Бороться с черными духами, которые время от времени вселяются в собственных детей, в мужа, в унитазы, в компоты и соленые помидоры. Злые колдуны иногда вселяются в каждого.

Мою судьбу после развода решали на семейных советах, потому что она «не лезла ни в какие рамки». Муж ушел от меня к другой женщине. Зато оставил мне свою восьмимесячную дочь Катю. И не надо спрашивать, зачем я выходила замуж за «дядю с ребенком»!

Мама сказала: «Надо отнести и положить ее прямо на порог их квартиры. Позвонить и убежать. Это их! Пусть забирают…»

Папина сестра Танечка сказала: «Это как же так? Это ж взять и просто так поломать жизнь молодой девке! Это ж взять и навесить!»

Папин брат Гриша согласился: «Одно дело хотя бы наполовину свое, а другое — вообще чужое».

Папа и дед Павел молча вздыхали. А бабушка Шура вызвала меня в коридор, скомандовала: «Бери ребенка, никаких колясок, будем делать ноги! Видишь, как оно? Вот как! А никто не верит! Заколдованные они, точно тебе говорю. Заколдованные…».

И мы убежали. Неделю ночевали у бабшуриных знакомых, людей странных, немытых, но добрых. Катькины штаны стирали у одних, сушили у других. Но гладить не гладили. Бабшурины знакомые были люди без утюга. А в конце недели мы ее окрестили. Катьку, а не бабу Шуру. Катьку и меня, если точно.

Свою дурную комсомольскую совесть я успокоила мыслью о том, что хотя бы раз в неделю младенцев надо купать…

Один преподаватель художественного училища, выдающийся график и замечательный педагог, имел обыкновение называть учеников «зайчиками» и «рыбочками». Тянулось это с незапамятных времён, пока Аня Нилина не поняла, что «зайчиками» любимый наставник зовёт исключительно студентов тёплых, пушистых и ласковых, а «рыбками» — холодных, скользких и с тупым бессмысленным взглядом. Что тут началось! Слёзы, обиды, бойкоты, подворотенный мордобой, сжигание экзаменационных работ, увольнение, статус беженца и переезд в другую страну.

Мораль: никогда не называй рыбку, даже самую сообразительную и симпатичную, зайчиком.

Один преподаватель художественного колледжа, успешный дизайнер и востребованный шрифтовик, имел обыкновение называть студентов «зайчиками» и «рыбочками». «Зайчиками», понятно, юношей, а «рыбочками» — девушек. Юношей — тёплыми, пушистыми и ласковыми зайчиками, понятно? А девушек — холодными, скользкими, безмозглыми, эволюционно отсталыми рыбками, ясно? Что тут началось… Угрозы, иски, демонстрации, газетные статьи, адвокаты, суд, увольнение и запрет на профессиональную деятельность.