Сергей Шаталов - Антология странного рассказа

Вывод: «правильно» и «временно» — это, к сожалению, синонимы. Что правильно, но, к счастью, временно.

Проблеваться. Выблевать реальность. Выблевать раз и навсегда все свои так называемые отклики на что бы то ни было. Проститься с А, Б и В. Не прощать, не забывать — выблевать.

«Его тошнило, но вырвать он не мог». Прописать рвотное миру. Это несложно. Сложней изготовить и выдумать или собрать и высушить лекарство. И лучше бы его открыть, чем изобрести. Цепную рвотную реакцию, да, но почему-то кажется, что верней — маленькую такую термоядерную, управляемую, в масштабах отделённого себя, киловатта на два лихой бесполезной мощности. Выблевать реальность: дел останется совсем немного, и есть такая надежда, касаемо оставшихся жутко повысится КПД.

Можно так (А'), так (Б') и так (В'). Последнее проще всего: реальности кажется, это она выплюнула вас.

Миллион тонких связей. Не преувеличивай, полдюжины толстых. Вылупиться на А", Б" и В" с непониманием — всё равно что вылупиться из яйца. Социализация. Эксплуатация человека, к сожалению, — к сожалению, человеком. Трупоедство. Мелочь не в кармане брюк, в кармашке кошелька. Пот солёный на вкус, а на запах порнографический и кислый, как у сорокапятилетних кондукторши трамвая, огородницы, поэтессы. «Ты себе — Галочку, они тебе плюсик». Получается чуть-чуть успокоиться или развеселиться, — сблевать реальность не получается.

«После того, как все слова были заменены на ангел, на демон, а на боже мой, сообщение обрело литературную осмысленность», — пояснил в интервью нашему каналу издатель университетского боевика «Коммутативные операции».

Результаты по главному корпусу: «ангел» — 90 вхождений, «демон» — 223 вхождения, «боже мой» — 516 вхождений. «Мораль» — четыре вхождения.

А что же «мудрость», Святая София — материнское лоно, влекущее обывателей и философов? Так это ведь просто сфиэ, sphere по-английски — выеденный в скорлупку бильярдный шар; мыльный пузырь, нуль, nihil, nothing!

Наступить на горло собственной «Пепси». Стоять на своём. Есть род поэтического бахвальства, которое не перестаёт быть бахвальством, даже если автор готов делом и жизнью ответить за каждое слово.

Дальше я не знаю, что писать, и поэтому надо начать сначала.

Я всё слушал, слушал — да вдруг как закричу: «Папка! Что ты всё врёшь? Это же ты мне объясняешь, как устроен молочный сепаратор, что стоит в деревне у бабки!» (Аркадий Гайдар)

Пафос — это яд. Иногда, в малых дозах, он может быть полезен.

Поначалу кажется, что юмор позволяет обойтись без пафоса. На самом деле нет, известные нам примеры длительной эксплуатации этого предположения в творчестве доказывают обратное.

Пафос без юмора зачастую неоправдан; юмор без пафоса мелок, не нужен и бессмыслен по определению.

Пафос — это нечто на роли смысла. За неимением смысла мы подменяем его пафосом и сами раздуваем свои паруса.

…Боролись, играли в Тарзана 2, выделывали идиотские трюки на велосипедах. Невесёлое это было дело. (Трумэн Капоте)

Что до веры, то, видишь ли, верить в Бога можно, только ежеминутно ужасаясь чему-то в себе: чему-то, что — так мнится верящему— необоримо без обращения к высшим инстанциям — ни в одиночку, ни, тем круче, храброй толпой.

И вот ты взрослеешь. И тебе исполняется ВО или около того лет. И в один прекрасный день ты обнаруживаешь, что можешь помочь кому-нибудь добрым советом не потому, что ты умнее, а просто — жил дольше, читал (болел, любил) больше. Ох, не радуют такие открытия (а что не радуют — не радует вдвойне). «Смири гордыню, уёбок. Возможность помочь — радует? Да и при чём здесь томные твои тридцать лет?»

Заёмная энергетика конвенциональной брани.

«Ни при чём. Радует. Но не примиряет».

«Усталая, но трудолюбивая молодая женщина с тощей шеей почти непрерывно барабанила по разбитому пианино». (Томас Вулф)

Разъединённость. Сначала ты, в меру своих невесть почему флуктуировавших вкусов и занятий, обосабливаешься от окружающих (их волнует, ими владеет прочее). Обособившись, по молодости лет надеешься, что приобщился таким образом к новому, пусть немногочисленному и рассеянному, но куда более «качественному» обществу. Неизбежные встречи с другими обособившимися показывают (вы видите друг друга более различными, чем схожими) ошибочность предыдущих представлений. Некоторое время, терпя подобные— горизонтальные— поражения, тебе суждено надеяться, что причины столь разочаровывающего несходства — в твоей заслуженной интеллектом и знаниями принадлежности к иному культурному кругу (разумеется, тому, что повыше). И ты даже находишь этот (интеллект— знание— интуиция), казалось бы, свойственный и предназначенный тебе круг, и даже с остаточной настойчивостью («право имею») знакомишься с терпимейшими из входящих в него достойных людей, которые и дают тебе понять всю твою им чуждость и разделяющую вас интеллектуальную пропасть. Схема (вырастание из круга — вхождение в новый — разочарование — вырастание — [… —… —…] х— и, наконец, невхождение) многоступенчата, одиночество неизбежно.

Удивительный зверёк ай-ай, обитающий на Мадагаскаре, громко и жалобно хрюкает, а долгопят, который, возможно, более близок к основной линии приматов, кроме своего высокого одиночного крика издаёт печальный пронзительный писк, похожий на обезьяний. (Джулиан Хаксли, Людвиг Кох. Язык животных. — Москва: Мир, 1968/Julian Huxley & Ludwig Koch. Animal Language: How Animals Communicate. — New York: Grosset & Dunlap, 1964)

«Это что же, флирт?» — писали тараканы молодой женщины, исследуя и разделяя человеческое и слишком человеческое (властвуя только над последним), на что продвинутые тараканы немолодого человека отвечали: «Флирт флирту рознь. Бывает флирт — физиология лезет из распаренных тел, бывает — флегматичные лошади, истово рассчитывающие танцевать, а бывает— фантастически любопытные истории, рассказанные тебе. То есть Вам. Кстати, заметили ли Вы, дорогие так называемые тараканы, какая за прошедшие века межвидового сотрудничества приключилась с этими на вы и на ты внутричеловеческая путаница? (Мы-то в курсе, обращение на вы из человеческих уст — известно чьё, известно к кому.) Удивляют ли Вас люди, перенёсшие наше благородное самоназвание на бытовых, сколь и безобидных насекомых, уличающим образом подчеркнув: это мы для них, людей, несущественны и почти незаметны; им, людям, ничуть не угрожающи, но непостижимо неприятны; ими, людьми, не отрефлексированы: изгоняемы, убиваемы, но неискоренимы и неуничтожимы? Доводилось ли обратить внимание на отрицательные коннотации, которыми обросло превращение Грегора-Кафки в жука, долженствующее в исходном небесном пратексте обозначать открытие человеком себя (то есть упрощённо, но благородно мыслимых как целое нас)? На кой перекрашены и распушены хитиновые крыла их ангелов? Что хрустит под тапкой олигофрена?»