Сергей Шаталов - Антология странного рассказа

6. Все присутствующие встали, чтобы выразить свою благодарность великой балерине. Найди себе технического интеллигента с редким ударением на втором слове. Внешние благополучие и наглядность; многогранный блеск мелеющего, прихваченного морозцем? маразмом? — рассыпающегося ума. 10. Он заядлый курильщик и его совершенно не интересуют все эти разговоры о вреде курения. Оглядываясь назад; околослужебные браки по собственному желанию. 9. Только богатый внутренний мир помогал ему выжить. Оглядываясь окрест: материальная независимость, она же— привязанность к заведённым расходам. 19. Его главной целью всегда было найти настоящую (подходящую) работу. Способность иметь мнение, приобретённая в среднешкольные годы. 11. Мы оказались не готовы к его мудрёной речи. Рыжая девушка с человеческим лицом, в которое он чуть было не влюбился. 26. Я ничего не слыхал о нём много лет: не знаю, жив ли он. Из положительных качеств — неумение тратить деньги. 22. Он держал дверь открытой, пока все дети не вошли в дом.

«Гав, гав! Мама, смотри!» — зевают, обратив мордочки к зрителю, спаниель и спаниелев мальчик на фоне апокалипсических картин. 29. Неожиданно впереди показался слабый свет.

Сейчас его огромный Золотой Небесный Город из космического пространства, окружённый гигантской сферой, называемой Кристальным морем, приближается к Земле. Как говорит Библия, это прекрасный город в форме пирамиды, размеры которого — 2400 километров в длину, ширину и высоту.

Затем мы отправимся с Ним на великий Праздник Победы в Его Небесный Город, который будет парить в космосе недалеко от Земли.

34. Избранный президент официально вступит в должность только через два месяца. 35. Я бы с удовольствием съела что-нибудь сладкое. 36. Генеральный прокурор оказался неспособным справиться с этой проблемой. 37. Она слишком переборчива в еде и предпочитает не есть ничего в горячем виде. Выйдут из-за кухонной утвари синееды, но мы отгоним их алыми флажками: твоим из «Макдональдса» и моим с первомайской демонстрации. 38. Единственная цель данной статьи — ознакомить читателей с основными направлениями развития отрасли.

39. Он был очень предан своему старому креслу и никогда ни на что не променял бы его. Проклятие, посланное на Землю после того, как человек впал в грех, будет снято, и Земля обретёт красоту Эдемского сада. Не будет больше сорняков, ядовитых шипов и колючек, вредителей и паразитов. 40. Моё мнение полностью совпадает с твоим.

Благослови тебя Бог! Мы любим тебя и будем рады прислать тебе больше информации и красочных плакатов.

…Плевать, что он чувствует, когда облачается в меня. Я холоден, как настоящий театральный костюм, и если его тело покрывается гусиной рябью, значит, я верен себе. Быть может, мы с ним из разных спектаклей. Быть может! Но художнику по костюмам невдомек, что случилось или случится на самом деле. Задумать меня — еще не значит осуществить. Да, я не так прост. Именно поэтому нужно помнить обо мне не только в дни перед премьерой. Отвратительные, скажу вам, дни! А эти костюмеры!.. Сорвать бы с них одежду — да на голую сцену…

Я же не успеваю привыкнуть к самому себе! Почти перед началом спектакля решают меня переделать. И ради чего? Ради кого? Ради какого-то дурно одетого из темного зала?.. Кажется, ему неловко появиться передо мной в таком виде. Вот он и скрывается, чтоб не перешили вместе с его тряпьем. Видимо, тот, на ком вершилась примерка, и отговорил от этой безумной затеи. Дескать, и такой сойду — не столичный же театр! Я ему, конечно, по пояс… Хотя его роль и без того уродует меня, отдаляя от НЕВОЗМОЖНОГО все дальше и дальше…

Не думаю, чтобы кто-нибудь из театра по-настоящему желал овладеть мною. Меня после спектакля нет. Это и есть результат дурной игры и безвкусицы. Их волнуют не другие движения, а бегство вперед. Поэтому зрители должны помнить меня, а не актера. За что его помнить? За то, что он бездарно ждет свою реплику? За то…

Боже, как тяжело дышит, выкрикивая: «Быть или не быть!» Я просто трещу по швам на этих словах. А потом: «Вы можете играть на флейте?» Ему в ответ: «Нет!» — «Так как же вы смеете играть на мне?» Я весь в испарине от его выкриков. В конце концов, я дурно пахну. Я просто ору всеми своими складками: «А вы — вы можете после такого обращения носить меня? Раны, которые латает время, хранят в себе яд! Не страшно? Тогда отодвиньтесь на одну незаштопанную боль».

Я думаю, роль должна начинаться с костюма. Меня необходимо нарисовать, начертить… хотя бы на воде. И тогда я смогу обозначить новые жесты и знаки. Значит, текст — для костюма, а не наоборот! Игру нужно переживать до ее исчезновения, до расставания с самим собой. И только потом возвращаться в ВЕЛИКОЕ НЕНАСТОЯЩЕЕ. Если окажется, что кто-то по-прежнему в пределах пережитого, значит ОН проиграл. Проиграл неотвратимость сближения.

Когда я войду в свои права, не стоит разрывать меня своими телесами. Я должен парить, как облако неразделенной игры. Как то, что вам еще не пришло в голову.

И не шейте меня в отсутствие актера. Я сам его выберу. Только доверьтесь мне, и театр обретет ВОЛЮ К ТЕАТРУ, а следовательно…

…Интересно, кто сегодня играет: я или маска? Она для меня просто ФУК. Я же священное растение на лице актера. У меня точно такая же температура, как и у него, и пот почти напополам. Именно, почти… Не считая слез. Я не могу утверждать, что слезы принадлежат одному ему. Те изменения, которые они вносят в мой мир, лишь усугубляют впечатления людей. Слезы становятся зримыми. И уже по моей воле проникают в зал. Все рыдают: ха, ха, ха! Чего не скажешь о маске: ее можно смыть, снять, разбить… меня же смыть невозможно, как с женщины — первого мужчину. Это потом меня растащат на воспоминания. А сейчас — я Ничей. И этот «Ничей» и есть паром через Стикс, через мое сердце, через его голос.

Без травы, без солнца, я в той стороне театра, где зрители покидают свои места. Я сопровождаю их своим отсутствием. И веселюсь от того, что в одно мгновение угадал их всех сразу и стал больше, чем они.

Я — мастер сближений. Самых непостижимых, самых опасных, ибо я растекаюсь, бегу, ускользаю. Это возможный праздник, связанный с взаимным разрушением. Но как при этом сохранить ВСЕ во ВСЕМ?

Я — грим. У меня есть имя, до обморока разное. Сейчас я — Пьеро: стоп-кадр снегопада на лице, и ваш взгляд проваливается в мое прошлое: древние сожженные карты и прах безнадежно устаревшего компаса — это и есть мое тело. Глядя в такой раскрас, можно потерять все координаты здешнего пребывания и подняться вместе с актерами над сценой. Такое чудачество может оказаться незаметным для тех, кто следит за развитием пьесы, а не за теми, чья жизнь осталась в гримерке. Актеры подпрыгивают вверх и возвращаются в другой спектакль, меняя местами сердце, тело, голову. Однако КТО ЖЕ (или что же) из всего этого должен остаться?