Сергей Шаталов - Антология странного рассказа

Голая девчонка как-то виновато и чувственно приблизилась к голой женщине и почти молебно: «Он пусть не раздевается. Незачем ему раздеваться. Он же художник. Ему нужны впечатления. Мы их будем создавать. И давайте обнимемся. Только после того, как вы прожуете, и не глотайте так быстро, мне это действует на психику. Я подойду, когда вы все съедите и вымоете руки разной водой. Они у вас такие жирные. Я боюсь ваших рук, как и своего тела. Я и в ванной никогда не смотрюсь в зеркало. Всегда его полотенцем закрываю. Я вроде как не профессионал в таком деле. Вроде как любитель. Мои подруги — все профессионалки. О каждой своей родинке могут рассказывать и рассказывать, даже о тех, что в промежности и до которых трудно дотянуться глазами. А мне и рассказывать нечего, будто я без родинок».

«У тебя еще есть еда? — спросила голая женщина. — Я же в море много времени… Одна сырая рыба и я… тоже сырая. Ели мы там друг друга. Если и не подавились, то…

Девчонка как-то неожиданно застонала и, задрав голову к потолку, вышла на балкон.

«Я не дам вам больше еды. Не хочу. Не хочу, чтобы вы объедали меня и мою маму. С едой теперь такие трудности… А вот если художник нас сейчас нарисует и нас таким образом продаст, мы тогда кое-что сможем купить. И может, даже наедимся на всю оставшуюся жизнь, — девчонка расхохоталась и подошла к комнатному дереву, украшая его своими прикосновениями. — Придумай мне что-нибудь особенное и рядом нарисуй меня, — после паузы, — и ее. Но сначала меня. Мне нужно убедиться, что я получилась. Хотите, — обратилась она к голой женщине, — хотите, я больше никогда не буду смотреть на ваше тело, будто у вас его нет. Живое тело, мертвое тело — оно все равно живое и все равно ничье. Какая разница, где оно сейчас, у вас или у меня? — У нее носом пошла кровь. — Конечно мы продолжим наши разговоры, но без тела. Голос будет возникать как бы и исчезать как бы…

«Зачем же так?»

«Вы не согласны на такое общение? Вам трудно будет поднимать те слова, что на полу? Тогда молчите. Говорить буду я. И не говорить буду я. А вы молчите и водите его рукой, чтобы все вышло как следует, по-настоящему! Чтобы нас продали как можно быстрее и по-настоящему! По-настоящему: с очередями, аукционами и любовью! А мы тем временем спрячемся, и нас никто не найдет».

«Никто и никогда», — поставила жирную точку голая женщина, примеряя на себя разные мужские костюмы. Она стала походить на кадры из кинопроб или на статистов в крещенские морозы. Она явно не хотела, чтобы ее рисовали, или чтоб рисовал он, или чтобы все вместе… Она явно чего-то не хотела.

Ангел с цирком на спине заглянул в окно. Голая девчонка подбежала к стеклу: «Покажи мне фокус, ну не жлобься, покажи».

Ангел подлетел к другому окну, затем еще к другому, однако вернулся: «Я не люблю север и не люблю юг, а у вас столько всего», — на этих словах он захлопнул за собой стену соседнего дома. Бац! И не было никакого Ангела.

По комнате проплыли: глаза с ногами и руками, губы с руками и ногами и длинные, длинные волосы, и не было картины. Не было!

Они сидели в холодном доме, не решаясь заглянуть в жизнь друг друга. Она читала книгу. Он пытался своим дыханием согреть воздух внутри окружающих вещей.

Она:

— Рыба остановилась.

Он вздрогнул от неожиданности и взглянул на рядом сидящую.

— Видимо, аквариум закончился, — продолжила она, будто об этом написано в книге.

— Вода замерзла. Вот и все, — подвел черту он и начал расставлять у стены наполненные «теплом» предметы.

Делал он это как-то очень заботливо и даже с волнением, до тех пор, покуда не понял всю нелепость своего занятия.

— На какой странице читаешь? — спросил он.

— На 28-й, а что?

— Да так…

И кто-то незримый смешал все страницы, оставив одну-единственную на прежнем месте.

Она продолжала читать. Он сел, листая свою книгу, но без всякого желания в проеме, между словами, увидеть себя.

«Интересно, почему она заговорила о "ледниковом периоде"?»

Вскоре она отложила чтение.

— Пойду приготовлю яичницу. Тебе тоже?

— Нет, спасибо, — он не любил яичницу.

Она ушла на кухню, а он взял ее книгу и раскрыл на 28-й странице. Там он не нашел ничего, что бы могло навести на мысль о рыбе, которая остановилась.

«Кажется, все меньше и меньше остается возможностей понимать ее».

Он решил прочитать несколько страниц до 28-й, может, разгадка кроется там?

Но она зашла в комнату за сигаретами, и он поменялся в лице. Испугавшись, что его застали за листанием ее «отдушины», спросил:

— Занятное чтиво?

— Не знаю.

— Тогда о чем?

Она встретила его растерянный взгляд и невольно перенесла в самое сердце.

— По-моему, я схожу с ума.

— Что?

— Я сказала, что, по-моему, схожу с ума.

— Все может быть…

Ее взгляд стал нездешним, но только на мгновение.

— Все может быть, — согласилась она:

Он смотрел на нее как бы мимо… Он вообще видел что-то совсем другое (или другую?).

— Все может быть, — повторил он. — И в чем же заключается твое безумие?

Она пожала плечами, и ее плечи покрылись изморозью.

— Тебя раздражает, что я читаю? — спросила она.

— Ты ведь не читаешь, а убегаешь… куда-то…

— Да… да, я хочу бежать, кричать, да, я хочу валяться в пыли этих слов, в пыли твоего пепла!

Он выдернул книгу из ее рук и посмотрел на номер страниц… 28… затем молча вернул.

— Ты похож на своего отца, — мучительно пробормотала она.

— А я думал, что мой отец всегда восхищал тебя, — немного помолчав, сказал он.

— Думал? Я его любила.

«Ничего себе разговорчик, что она хочет этим сказать?»

Он отошел от нее.

— Всем своим поведением твой отец давал понять, что он чужой ЗДЕСЬ. Если ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду.

— Нет, — сказал он. — Не понимаю — и не хочу понимать! А сейчас, извини, у меня подготовка ко сну!

В нем клокотало бешенство. Он неожиданно схватил в охапку подушку, простыню и ушел в гостиную, хлопнув дверью. Там он швырнул все на пол.

— Боже, сколько людей, и все на полу, — будто ему привиделась такая картина, — а нам не хватило места, просто не хватило, и все.

— Что дальше? — входя, спросила она.

— Не знаю… не знаю и боюсь. Боюсь того, что не знаю всего, не знаю всего, что…

В мгновение он стал большой. Его стало как-то вдруг слишком много. Как ему это удалось, «размножиться» — и так быстро? Где он сам, а где его копия? Или он сам и есть копия? Но чья? (Отца?)

— Если тебе со мной так плохо, может мне лучше стать деревом? Времена года внесут в нашу жизнь перемены.

Она вопросительно посмотрела на него, тем самым холодным взглядом, который он встречал в книге:

— У тебя ничего не получится.

— Что не получится?

— Стать деревом не получится, — удивление покинуло ее, — …мне уйти?