Семен Чухлебов - Я сын батрака. Книга 1

У тётки Мазепы хотели забрать двух взрослых сыновей, но она их не отдавала, да они и сами не хотели к ним идти, так они взяли и шашками зарубили обоих, а тела их сбросили в колодец. Да зарубали их эти изверги так, чтобы парней ещё живыми бросить в колодец, мол, пусть мучаются и издают из колодца стоны, а другие призывники пусть знают, что с ними будет тоже самое, если откажутся у них служить. Мать, убитая горем, двое суток стояла над колодцем, слышала стоны сыновей, но ничего сделать не могла, так как эти бандиты, поставили у копани часового, с наказом чтобы он никого не пускал, кроме их матери. И мать ничем не могла помочь своим сыновьям только стояла, сгорбившись над колодцем и плакала. Длилось это двое суток, пока этих бандюг не выбили из хутора красные бойцы, и тогда люди с красноармейцами вытащили из копани тела её сыновей и помогли похоронить их. А Мазепыха так сгорбленной и осталась на всю жизнь. Так что, сынок, у нас было не просто. Иван? А что Иван? Он, чтобы занять себя, чем-нибудь, с отцом начал перекрывать крышу сарая, а я им в этом помогал. Работали молча, чувствовалось напряжённая обстановка везде, не только в хуторе, но и в семье. Затем, через несколько дней, боевые действия в нашем хуторе стали затихать, похоже красные белых, а также остальных претендентов на власть, выгнали окончательно и власть взяли в свои руки. Теперь всем стало ясно, что власть будет советская, но какой она будет, никто не знал. О ней говорили всякое, а чему верить, чему нет, неизвестно. В семье на эту тему тоже были волнения. С одной стороны, рассуждал Ефим Васильевич, нам бояться нечего, мы бедняки, а бедняков красные не трогают. С другой же стороны, они могут отобрать корову и коня, а это для семьи будет плохо. Для нас корова — это жизнь. Иван слушал рассуждения отца молча, но как только зашёл разговор о коне он тут же вставил: «Коня я не отдам». Сказал, как отрезал. А дальше добавил: «Сяду на своего красавца, ускачу с ним в степь, и только нас и видели».

Далее развивать эту тему не стали, поужинали и легли спать. Среди ночи нас разбудил сильный топот копыт, чувствовалось, что во двор заскочили не один и не два всадника. Иван соскочил с полатей, схватил карабин и в сенцы. Отец с опаской подошёл к окну, я другому окну. Ночь была лунная, и всё было хорошо видно, как днём. Во дворе было несколько всадников, а сколько их было, разобрать невозможно, они постоянно двигались. Один из них поехал к окну и прокричал: «Ивана дома?» Отец взглянул на старшего сына, который стоял с карабином в сенцах, едва освещённый каганцом. Тот кивнул головой, и тогда тато ответил: «Дома, дома» — «Пусть выйдет», — прокричали со двора. Открыв дверь, брат вышел на крыльцо, было слышно, как во дворе о чём-то заговорили.

Немного погодя Иван вернулся в хату, поставил карабин в угол и молча начал быстро одеваться. Надел куртку и брюки серого цвета, на ногах у него были сапоги, на голове фуражка военного образца. Затем он стал прощаться с нами. Каждого из членов семьи обнял, а, обнимая, говорил какие-то ободряющие слова, такого с ним никогда не было, это было впервые. Когда он прощался со мной, я как бы почувствовал, что вижу его в последний раз, и мне стало обидно и горько за такую не справедливость. У меня подступил комок к горлу, и накатились слёзы. Брат это увидел и говорит: «Не бойся, братишка, мы с тобой ещё повоюем». Он был гораздо старше меня и поэтому ко мне относился как к мальчишке. Затем он закинул карабин на плечо, в левую руку взял торбы и пошёл из хаты, а мы с отцом за ним. А сестрёнка Саня, которой в то время было лет четырнадцать, сидела на полатях, прижав руки к груди, смотрела на всё невидящими глазами и тихонько всхлипывала. Во дворе толпились всадники, сколько их было, не знаю, не считал, может с десяток, а может и больше. Все они наперебой о чём-то говорили, а когда на пороге появился Иван, разговор стих. Брат, ни с кем не разговаривая, быстрым шагом, прошёл в сарай и через некоторое время вывел оттуда своего жеребца, уже осёдланного. Сел на него верхом, немного покружив по двору, как будто с ним прощаясь, подъехав к нам, остановился, сняв с головы фуражку, поклонился или нам, или хате, в которой родился и вырос, каблуками сапог тронув бока лошади, шагом выехал со двора. За ним тронулась вся кавалькада всадников. Когда они выехали со двора мы с отцом пошли их провожать за ворота. На улице конники остановились, постояли немного, затем, пришпорив лошадей, поскакали в сторону степи. Постояв на улице, мы с отцом вернулись в хату, на душе было пусто, грустно и тоскливо. Из дома Иван уезжал не первый раз и всегда возвращался, но на этот раз он не вернулся. Куда он девался, где он, что с ним случилось, нам не известно, наверное, где-то сгинул.

После слова «сгинул», отец, низко наклонив голову, молча сидел несколько минут, видно было, что этот рассказ ему дался нелегко, он до сих пор тяжело переживал потерю старшего брата, друга, наставника и кормильца. Видя его состояние, я пытался хоть как-то помочь ему, и, чтобы ободрить, сказал: «Тато, а может он и не сгинул, как вы говорите, а живёт где-нибудь, или, учитывая то, что слишком много прошло времени, жил. Может у него есть или была семья, остались дети, ведь могло быть такое, страна у нас огромная и затеряться в ней легко». Я с надеждой посмотрел на отца, как он среагирует на мои слова. Отец быстро поднял голову, в его глазах я увидел искорки радости и надежды, и уже более весело сказал: «А что, сынок, может и так, — и добавил, — ведь мертвым его из наших хуторян никто не видел, и никто нам об этом не говорил, так что вполне возможно».

От такого предположения нам обоим на душе стало легче. Вы не удивляйтесь, что моему дяде Ивану Ефимовичу я уделил столько внимания, ведь он в семье был яркой личностью и ещё потому, что он не дал моему отцу умереть от голода. Спасибо тебе, дядя Ваня Чухлиб, и царство тебе небесное, я надеюсь, что ты именно там. Кстати о бабе Мазепиной, у которой бандиты зарубили сыновей. К сожалению, я не знаю её ни имени, ни отчества, но знаю, что жила она рядом Гаркушиными, так вот, в детстве я её видел, и меня удивило то, что все ходят прямые, а она сгорблена. Я спросил у мамы: «Мамо, а почему Мазепина бабушка сгорблена?» — «Сыновей её зарубили бандиты и в копань сбросили, она простояла там двое суток сгорбленной, и после этого больше не разогнулась». В каком положении она стояла над колодцем, вот так на всю жизнь и осталась.

Продолжение рассказа отца.

— Прошёл год, после того как не вернулся Иван, у нас в хуторе установилась советская власть, на нас это практически никак не отразилось, как командовали богатеи всем в хуторе так и продолжали командовать, но видимость советской власти была.