Леонид Леванович - Беседь течёт в океан[журнальный вариант]

Тамара неохотно накинула на плечи фуфайку, сунула ноги в галоши, подошла к нему.

— Фу, чем от тебя так разит? Как из бочки вонючей. Что ты там пил? И что ел? Не надо к нему ездить. Товарища нашел.

— Он меня нашел. А не я его.

В эти слова Бравусов вкладывал одному ему известный смысл.

Перенесли картофель. Тамара снова уселась у телевизора. Он поставил в сарай коня, дал ему воды, сена, похлопал по мокрому теплому загривку, словно благодарил, что коняка привез его домой. В голове был рой тревожных мыслей, в ушах будто застыло мычание коровы. Может, кто уже зашел в избу? Нет, вряд ли, раз свет не горит, никто не пойдет. Завтра найдут его. А что дальше? Приедет милиция… Тюрьмы он не боялся. Не жалел Круподерова. Даже мелькнула мысль: отплатил уполномоченному по заготовкам за людские страдания. И к себе жалости не было. Жизнь прожил. А вот детей жалко. Сыну будет стыдно. Все-таки — директор школы.

Во рту пересохло, жажда томила его. Вспомнил, что в предбаннике припрятана бутылка, причем не самогона, а магазинной водки. Нашел, бутылка была начата, жадно отпил глоток, еще. Почувствовал, как потеплело в груди. Затем глотнул еще и еще, пил, пока не осушил до дна. «Эх, если б теперь попариться в баньке. Смыть всю грязь…» Но сил на это не было, да и поздний осенний вечер на дворе. В металлической бочке, приваренной к печке, была вода, с облегчением вымыл руки, с радостью ополоснул лицо. Даже почистил зубы, что делал довольно редко, и как сноп завалился на кровать.

Всю ночь ему снились кошмарные сны. Проснулся с тяжелой головой. В хате еще было темно. И первая мысль: как там? Когда его найдут? Будут выгонять коров, его недоенная Рабеня начнет реветь, пастух или сосед Артем, которого Круподеров с такой злостью ругал, зайдет… Бравусов вспомнил, что ночью ему снилось, будто за ним гнался разъяренный громадный бык, громко мычала корова. Захотелось напиться воды, еле оторвал голову от подушки, а встать не смог: спину словно прострелила острая боль, попробовал повернуться, но и это ему не удалось, будто приковал его кто к кровати. Может, порушил спину, когда поднимал его вверх, мелькнула мысль, или как грузил картофель? Но разве мало он перетаскал тяжелых мехов? А может, простудился? Дождь, холод. Радикулит его особо не беспокоил. Только однажды, когда целый день зимой возил дрова, назавтра болела спина. Тамара натирала водкой, а потом он обнимал ее. И было им жарко, и боль в спине отступала перед извечной страстью. А теперь невозможно даже повернуться. Однако не эта боль беспокоила его. Радикулит пройдет. Тамара натрет спину, он полежит день-два и поздоровеет. А вот если упекут в тюрьму, то это надолго.

Заговорило радио — на кухне его не выключали, только звук делали тише. Услышал, что поднялась Тамара, позвал ее:

— Что-то не могу подняться. Будто шворен металлический в спине. Ни повернуться, ни согнуться.

— Ты ночью кричал, что-то говорил, стонал. Дос тебе пить. А то кончишься. Ляжешь спать, а утром не встанешь. Может, давай натру спину? Или грелку подложить?

— Хорошо. Давай грелку.

Вскоре Тамара принесла грелку, кое-как подсунула под крестец. Он почувствовал приятную мягкую теплоту, сказал:

— Тамара, ты вот что… Ну, не говори никому, что я ездил до Круподерова. После чарки он признался, хвактически, наворовал картофеля в колхозе. Я не хотел брать. Он кажет: нет, ета с моего огорода. А вчера ты никому не сказала, где я? Куда поехал?

— Нет, не говорила. Никто к нам не заходил. Все! Больше к нему — ни ногой. Нашел друга. Он вонючий, как тхорь.

— Хорошо. Больше не поеду, — охотно согласился Бравусов. — А радикулит… Если кто спросит, коня искал, промок. Простудился.

— Кому какое дело? Чего ты так боишься? Как спина? Полегчало?

— Малость отпустило. В голове гудит, будто на ней ячмень молотили. Налей мне граммов двадцать. Душу привязать и голову полечить.

Тамара молча вышла в сени. В голове Бравусова билась мысль не о выпивке: значит, знают только Сахута и Прося. Но кто у них будет спрашивать? В газете, пожалуй, не напишут про него. А если и напишут, то нескоро.

После чарки он успокоился, снова задремал.

Почти неделю пролежал Бравусов в кровати. Радикулит понемногу отпускал, Тамара растирала поясницу водкой, а в рот не давала ни грамма, и он не просил, хотя и очень хотелось. А в глазах будто стояла сцена: Круподеров одним духом выпивает полный стакан. Мог ли он подумать тогда, что это последний его «стыкан»?

Бравусов все ждал, прислушивался, не загудит ли возле дома машина. Известно какая — милицейский газик. Но никто не появлялся. Заходил сын, расспросил о здоровье, нужны ли какие лекарства, рассказал о школьных делах — никаких других новостей не было. Отец успокоился и сына успокоил: чувствует себя лучше, все нормалево, уже может встать, скоро будет ходить. Говорил он сидя, показывая этим, что действительно все у него хорошо. Сын долго не задержался: завтра утром нужно ехать в район на совещание.

Отца заинтересовала поездка сына: в райцентре могут говорить о событии в Вишневке, и потому он ждал сына с нетерпением. Возникло желание позвонить участковому, но сдержал себя, чтобы не вызвать подозрений, да и отношения с его сменщиком были натянутые: однажды сделал ему замечание, тот надулся как сыч, проворчал: «Я сам разберусь. Теперь не то время. Все меняется». Вечером Бравусов не удержался, позвонил сыну, спросил, как прошло совещание, какие новости в райцентре.

В ответ услышал:

— Ничего особенного, обычная говорильня, и новостей никаких нет. Как твое здоровье?

— Все нормалево. Топаю по хозяйству. Коня сегодня напоил, сена дал. Дров принес. Маме, хвактически, полегка, — бодро ответил отец.

Все действительно «нормалево»: прошло восемь дней, никто к Бравусову не приехал, о смерти Круподерова нигде ни звука. «Поверили записке. Закопали, как собаку. Некролога не было. Кто о нем будет писать? Вот тебе и большой начальник. Мошенник малограмотный и ворюга».

Бравусов окончательно успокоился. Ночью приласкал Тамару. Дня три назад признался, что болит в паху. «Покажи, что там? Может, килу нажил?» — хохотнула жена. Показать постеснялся, зато в ту ночь доказал, что он еще все может, отблагодарил жену за ласковое, заботливое растирание.

Утром тщательно побрился. Рассматривал себя в зеркале очень придирчиво, словно искал перемены в своем облике: как ни крути, он убийца, пусть не преднамеренный, он защищался. Но, «хвактически», отправил на тот свет человека, пусть нелюдского, но когда-то важного начальника. Вдруг увидел, что виски почти седые. Раньше нити седины в них пробивались редко.

Ну что ж, зима на пороге, рассуждал Бравусов, вот и присыпало инеем, но я еще молодой. Всего пятьдесят восемь. Мог давно погибнуть, а я живой. Наверное, суждено, на роду написано загубить человека. Солдата Рацеева взял на мушку во время атаки, опередил немецкий снаряд. Его тело, изуродованное взрывом, снилось часто, он просыпался в холодном поту. Просю не дали поставить к стенке… А Круподеров не снится. Сам виноват и его вонючий самогон. Одна Прося может подозревать. Матвей Сахута, может, и не знает, что Круподерова уже нет на свете. Стар, мало где бывает. Марине мог рассказать о встрече… Надо съездить в Хатыничи. Поговорить со сватом, внука повидать, насчет работы посоветоваться. Дома ничего не высидишь.