Георгий Эсаул - Маугли

Вот то-то и оно, парень, то-то и оно! - Солдат опустил голову, но затем резко дернулся, для бодрости ударил себя кулаком в подбородок. На руке воина татуировка - Бастилия и Курица с рогами (Маугли никогда не сидел в Бастилии, не хлебал баланду с французским рыцарем в шкуре попугая, и не видел в Тунгусии курицу с рогами, но проникся, даже слезу пустил - то ли от умиления, то ли от жалости к себе). - Люблю я Афродит, покупаю в месяц по две штуки - пятьдесят долларов в час - расценка за Афродиту в Москве.

Кого обманываю, конченный я человек?

Себя обманываю, когда мну белое тело с темными сосками грудей очередной Афродиты, похожей больше на цаплю, чем на жемчужину.

В моде Афродиты высокие, худые, с длинными болотными ногами, а настоящая Афродита, греческая - невысокая, крутобедрая, с маленькой грудью и умильным выражением личика, словно только что получила в наследство кровать с розовым балдахином.

Эй, вали отсюда, промокашка! - солдат резко свистнул, показал невзрачному мужику в армяке и лаптях кулак, а затем повернулся к Маугли, и лицо калеки вспыхнуло медовым светом доброты: - Ты, парень, держись меня - не пропадешь, хотя я много знаю о разврате и о погребении.

Никто на меня не наезжает, а, если я возьму над кем-нибудь шефство, то и его не тронут, как атомную бомбу на взводе.

Солдат, он и без ног в Москве солдат, а все, потому что нет во мне страха никакого, словно мне страх с ногами отрезали.

Ученые люди на войне говорят, что страх солдату необходим, как утке кормушка с клевером.

Без страха солдат совершает безрассудное, а безрассудное часто доводит до трибунала, потому что солдат стреляет в своих начальников, как в тире по консервным банкам.

Начальники очень боятся бунта и солдата с ружьем, как зубной боли крокодила боятся.

Знаешь, когда и где я страх потерял, а, волк?

Плохо знаешь, но ты смотри на меня, учи жизнь по моим ушам, они двигаются, как у генерала.

Заплатил я на войне за все свои счета и за глупости, что до войны совершил, за все расплатился, словно в чистилище на Земле попал.

Удар, взрыв, волна, и я под вражеским танком, как под чужой женой.

По огромному счету заплатил, чувствую, что нет во мне прежнего движения, и в танке нет движения, словно заморозили танкистов в холодильнике "ЗИЛ".

Танк не подбит, готов к ходу, а если поедет - так мне - полная смерть под днищем - так кошка прячется под машиной от дождя, а затем корчится раздавленная в луже.

Люблю кошек, обожаю кошек, всегда их подкармливаю, потому что они мяукают, а люди не мяукают.

Пустобрехи из театральных институтов подражают голосам зверей и птиц, но подражание - кривляние; нечего подражать, если в кармане нет золотых червонцев.

Люблю золото, но все золото, что добываю честным трудом, отдаю в финский фонд кошек, словно меня заколдовали на последнем съезде Испанской Инквизиции.

Прежней Испании нет, инквизиции нет, но заколдовали, жезл Гарри Поттера между ягодиц будто засунули.

Эгегей, парень, ты не думай, никто в меня жезл Гарри Поттера, его волшебную палочку не засовывал, потому что я - правильный пацан, как напильник.

Под танком я о многом думал, но не вылезал, потому что чувствовал, что не сумею вылезти, нет во мне силы, и тело не двигается, будто меня гвоздями прибили к фанере под танком.

На войне всякое случается, и я даже подумал, что шутки ради враги приколотили меня гвоздями и под танк засунули для потехи - так развлекаются слабые люди, а сильные люди пьют водку.

Но руки и голова у меня под танком работали, а ноги - нет, и не знал я тогда, что они раздавлены и оторваны, как лапки цыпленка-табака.

Спасло меня, что вены пережаты железом, иначе кровь выплеснула бы в один миг, как из дырявого презерватива.

Представлял, как я попаду в плен, враги меня бросят в зиндан и назначат за меня выкуп в два миллиона долларов США - смешно, США не воюют, а выкуп в их деньгах, даже девушки оцениваются долларами США, а не рублями по курсу китайского юаня.

Никто за меня и рубля не даст, а два миллиона долларов США - смех для рогатых куриц.

Поживёшь подольше в Москве, парень, и куриц с рогами встретишь в окрестностях парка Коломенское, где люди проваливаются в туман и уходят в другое измерение.

На войне курицам с рогами не место, и мужикам в женских туфлях тоже нет места на войне, словно война поменяла женское лицо на мужское с бородкой и пейсами.

Долго я лежал, или мне казалось, что долго, потому что раненый, но никто меня в плен не брал, даже обидно, что меня не полюбит жена местного врага, не принесет мне в яму пшена и овса на завтрак.

Кавказского пленника любили, а меня не полюбят, словно я - ревнивый муж из сказки.

Я подумал о том, что умру от голода, но тут послышались шаги лесной нимфы - я сразу понял, что лесная нимфа, потому что поступь чуть слышная, и, если бы я не тренировал свой слух на курсах разведчиков, то не услышал бы шаги, как не услышал бы шум крыльев летучей мыши.

Около танка остановились женские ножки - стройные, прекрасные в своей целостности и сохранности - ножки Буша и свиные рульки даже рядом с этими женскими ножками не стояли.

Обтягивающие защитные лосины в рыжих и зелёных пятнах, а обувка - не военная, но я сразу понял - снайперши обувь - удобная, бесшумная, качественная - за сто долларов в интернете купленная, словно девушка только для того и жила, чтобы купила винтовку и на войну пошла против меня.

Враг мой та снайперша, и если почует меня, как ты парень почуял в Вальте дерево, то убьет, а зубы мои возьмет в качестве трофея.

Отличные у меня зубы, кабаньи, посмотри, - солдат открыл рот, провел грязным пальцем по зубам, как на губной гармошке играл реквием по своим ногам. - Не вижу её, но уже знаю, и знание изнутри меня распирает, потому что я - умный и смекалистый: снайперша женщина честная и неглупая, но в школе получала двойки по пению.

Решился я, что подстрелю её - мой автомат без видимых повреждений рядом лежал - только руку протяни и подползи к нему на десять сантиметров, тогда и погибнет честная снайперша, как подрезанный стебель ржи упадет к гусеницам танка.

Сначала автоматной очередью срежу ей ноги - кости полетят мелкими брызгами - так от Афродиты во время купания отлетает морская пена, а затем, когда снайперша рухнет, потому что ноги её искрошатся, тогда я и остальные части её тела добью из автомата, как манную кашу по утрам варю и думаю, что человечьи мозги в кастрюле, а не каша.

Тянул я руку к автомату, тянул, а не дотянулся, как медвежонок Фодзи не доплыл до спасительного берега.

Долго медвежонок Фодзи искал свою маму, но не доплыл, несколько сантиметров отделили его от жизни.

Снайперша - не медвежонок Фодзи, по ногам её видно, и я не медвежонок Фодзи, я знал это отчетливо, и, чтобы не забывался, носил во рту бритву опасную "Нева".