Виктор Трихманенко - Небом крещенные

В той стороне, куда шла группа, стояли сплошной стеной дымы — там пылал Берлин. Исполинский костер, в огне которого суждено было сгореть тем, кто бездумно раскидывал горящие головешки по всему свету.

Все это проплывало вторым планом, все вроде потеряло свое грозное значение…

Одно мучительно пронизывало сознание Ивана Горячеватого: сын. Он должен был родиться на днях, как писала жена. Он уже есть на свете или вот сейчас появится… когда умирает его отец.

— Сын!!! — закричал изо всех сил Иван хриплым, тонущим в крови шепотом.

Ему казалось, он свято верил в то, что малое существо услышит и поймет его.

— Сын…

Рыцарского подвига лейтенанта Горячеватого, защитившего от внезапного вражеского удара свою группу, никто не видел — ни сами бомбадировщики, ни братья истребители. Видели только, как его самолет уже падал и, достигнув земли, взорвался.

И однополчане Ивана Горячеватого написали его воспитанникам коротко и просто о том, что видели.

Булгаков держал в руках оранжевую бумажку, на которой прописью была проставлена его фамилия, а типографскими буквами отпечатано: "…Вам объявлена благодарность Верховного Главнокомандующего". Такие же бланки получили Богданов, Бровко, Зосимов — почти все летчики. Это им за участие в Нарвском прорыве. Косте Розинскому не дали, хотя он тоже летал и дрался и в конечном счете пострадал больше всех.

Избегали встречаться с ним взглядом. Он медленно, не подавая виду, отделился от толпы оживленно шумевших летчиков. Исчез куда-то.

— Когда у нас был Нарвский прорыв? Летом прошлого года? А дошло только теперь… — задумчиво проговорил Булгаков. Видно было, что благодарность Верховного Главнокомандующего, самого Сталина, глубоко его взволновала.

— За Нарву Сталин благодарил многие войска: корпуса, дивизии. Пока разослали извещения каждому вояке, знаешь, сколько времени понадобилось? — резонно заметил Бровко.

И такое толкование показалось всем очень правдоподобным. Вадим представил себе кабинет в Кремле, такой, каким видел его на известной репродукции: в окно заглядывает рассвет военного утра, на столе расстелена оперативная карта. Сталин держит в руке исписанный огрызок красного карандаша, прицеливаясь острым взглядом сощуренных глаз, куда бы направить новую красную стрелу. В кабинет бесшумной тенью входит какой-то ответственный работник и кладет перед Сталиным высокую стопку оранжевых бланков. Сталин решительным росчерком наносит на карту стрелу очередного удара. Потом садится за стол и начинает подписывать бланки…

Вадим достал из нагрудного кармана аккуратно сложенную бумажку и еще раз перечитал короткий текст. Личной подписи Сталина на ней не было. Но это неважно, главное же не в подписи! Вадиму жаль рушить созданную воображением картину: Сталин собственноручно подписывает оранжевые бланки. Вадим оставляет в памяти все таким, как есть. И у него хорошо на душе, ему хочется свершить что-то героическое, он чувствует необыкновенный прилив сил.

Всю минувшую зиму полк стоял на небольшом клочке земли, временно предоставленном нам Финляндией. Летали не часто, но задания, как правило, бывали трудными: сопровождать "пешку"-разведчицу в глубокий тыл, перехватывать высотные, последней модернизации, самолеты противника, взаимодействовать с кораблями флота. Булгаков больше всех сделал вылетов на разведку. Сбил еще четыре самолета — итого шесть. К ордену "Отечественная война" прибавился у него орден Красного Знамени. Красно-белая лента ордена резко выделялась на гимнастерке, горела огнем. Славный боевой орден лишь бы за что не дадут, — это всякому фронтовику известно. Сбил второго по счету Зосимов. И тоже летал в паре с Валькой на сопровождение "пешки"-разведчицы. Его наградили орденом Отечественной войны.

Дороги сердцу фронтовика боевые награды.

Сидели в землянке эскадрильского КП. Железная печка накалена до "цвета побежалости" (любимое, хотя и малопонятное, выражение инженера полка), а входная дверь распахнута настежь. Уже не холодно, на аэродроме снег стаял, белел заплатами лишь у лесной опушки.

У Богданова настроение поговорить, что бывает редко. Капитан полулежал на своем командирском табурете, упираясь в стенку широченными плечами. Твердый, будто сплошь выточенный из кости подбородок притиснул к груди ворот кожаной куртки. Вспоминал Богданов, как летали и дрались под Сталинградом, — совсем не та была война, что теперь.

— Придут в полк молодые летчики, раз-два слетают на задание, и уже их нету. А кто выдерживал первые десять-двенадцать боев, тот уже все — оставался в строю надолго. Сам начинал сшибать фрицев.

— Как, например, наш Яков Филиппович, — вставил Бровко с восхищенной улыбкой.

Заерзали на нарах летуны. Слов подходящих нет, но все глядят на комэска влюбленными глазами.

— Да что там Яков Филиппович? — возразил Богданов, слегка хмурясь. — Якова Филипповича тоже лупили, не дай боже! Один раз "мессеры" так накрутили хвост, что я даже сознание потерял. В воздухе — представляете? Очнулся и вижу: самолет мой отвесно пикирует прямо в Волгу. Вывел из пикирования над самой водой. Мотор не работает, но скоростюгу я разогнал такую, что хватило ее выбросить машину по инерции на берег.

Ловким движением фокусника Богданов вылавливает в кармане двумя пальцами папиросу и вставляет ее в рот. Ему сейчас же подносят огоньку.

— Тогда ведь какие бои бывали? С явным превосходством немцев: наших четверка — их целая эскадрилья, наших восьмерка — их больше двадцати. Двойное и даже тройное превосходство в силах считалось в пределах нормы. Идешь в атаку и не раздумываешь. Дрались до последнего. Израсходует летчик весь боевой запас, но из боя не выходит — вертится вместе с группой, чтобы хоть своим видом пугать немцев. На таран шли. Думаете, только Харитонов, Жуков да Здоровцев совершили таранные удары? Этих на всю страну прославили, а сколько таких же остались неизвестными… Я был в воздухе и сам слышал последний доклад по радио одного летчика, который принял решение таранить. Передал: "Боезапас кончился. Иду на таран. За Родину, за Сталина!" Слышали это и другие. Но тогда отражали массированный налет немцев, на аэродромы не вернулось много наших летчиков — попробуй-ка узнай, кто из них таранил?

Богданов умолк. Смотрел на огонь, полыхавший в печурке у его ног. Думал, неторопливо перебирая минувшие события, будто листая странички дневника Сталинградского фронта.

Никто из летчиков не решался нарушить тишину.

Вадим Зосимов представил себя на месте того летчика. Он бы, Вадим, тоже пошел на таран. Таранить можно на до-гоне, винтом: чуть-чуть зацепить кончиками лопастей хвостовое оперение противника, и тому — хватит. Но бывает таран, когда надо немедленно покидать и свой поврежденный самолет. А есть лобовой таран: удар на встречных курсах, взрыв… от самолетов и летчиков — мелкая пыль.