Виктор Трихманенко - Небом крещенные

— Мечта… — сказала Пересветова.

— Ваша? — спросил Вадим.

— Не столько моя, сколько мамина, — ответила Пересветова. — После окончания училища мне дали пять дней отпуска, и я съездила домой. Мама посмотрела на мои погоны и сказала: "Все это хорошо, но я во сне вижу тебя врачом, и непременно с золотым зубом".

— А почему с золотым зубом?

— Так ей представляется, маме моей.

— И что же, будете вы учиться на врача?

— Очень хочу. Только не знаю, когда это станет возможным.

Игорь Жуков предложил зайти в один дом к одной знакомой девушке. Он в городе бывал частенько по комсомольским делам и успел завести знакомства.

Позвонили в квартиру на третьем этаже. Открывший дверь старичок сказал, что дочери нет дома, но пригласил молодых людей войти. Он усадил их в уютной, чисто прибранной комнате, сам шмыгнул в кухню. Вернувшись, объявил:

— Будем вместе ужинать. У меня есть борщ, вскипятим чай…

Ужинать так ужинать.

— У нас тоже кое-что есть, — сказала Пересветова, открывая свой чемоданчик. И достала две банки консервов, колбасу, полбуханки хлеба, печенье.

— Ого! Живем, — обрадовался Жуков, которому давно хотелось есть.

— Помоги-ка мне, Игорь, накрыть на стол, — обратился хозяин к Жукову запросто.

— Давайте уж лучше я займусь этим, — Пересветова встала.

Старичок принес ей передник:

— Наденьте, пожалуйста. Это дочкин.

За ужином хозяин завел беседу о театре — сам он, оказывается, старый артист и режиссер. Разговаривать на эту тему ему пришлось в основном с Пересветовой, которая знала многие спектакли, видела на сцене известных актеров. Жуков иногда поддакивал, ловко перефразируя то, что уже было сказано. Вадим безнадежно молчал. Его бросало в жар. Горела только одна щека — с той стороны, где сидела Пересветова.

Хозяйской дочери так и не дождались. Ушли из гостеприимного дома с наступлением сумерек.

— Когда это вы успели столько увидеть и услышать? — спросил Вадим.

— Я ведь уже большая, — отшутилась Пересветова. Потом пояснила: — До войны, еще девочкой, я бывала с папой в Москве, в Одессе, в Минске. Он любил театр и меня воспитал в том же духе.

— А кто ваш папа?

— Был работником потребсоюза. Образования имел мало, а понятия много. — Пересветова только вздохнула, сказав: — Во время войны был в партизанах. Не вернулся.

Шли некоторое время молча. Неудобно было после ее слов продолжать разговор об искусстве, но она сама его возобновила.

— Когда ваш полк и наш "Редут" стояли под Ленинградом, мы тоже не терялись: ездила в Мариинку, в Пушкинский, в музкомедию. А летчиков не отпускали, наверное?

— Почему же? Пускали… — Вадим не договорил. Время и возможности были. Только использовали они их своей летунской ватагой не в том направлении. Болтались без толку. Теперь совестно.

Ехали из города уже затемно. Дорога пустовала, и шофер гнал машину быстрее, чем днем. Вдруг остановились, не доехав до своего села. За бортом послышались голоса Пере-световой и шофера.

— На минуту забегу в хату — и поедем. А нет, так топайте все пешки!.. — бубнил шофер.

— Не выдумывайте! Я вам запрещаю отлучаться, — говорила Пересветова.

— Да ладно, товарищ лейтенант. Чего уж там…

Зосимов и Жуков выпрыгнули из машины. Лунный свет серебрил накатанную гравийку. К дороге жались домики небольшого поселка. Туда и порывался шофер, его крупная, ссутулившаяся фигура темнела уже за кюветом.

— Вернитесь! — потребовала Пересветова.

Солдат перешагнул кювет обратно, но к машине не подходил.

— В чем дело, что за шум? — спросил Зосимов, готовый броситься хоть в драку, если надо помочь Варваре Александровне.

— А вам какое дело? Пассажиры — ну и пассажирами сидите в кузове, — развязно отозвался шофер.

Вадим шагнул к нему с решительным видом. Неповиновение офицеру! В командировке! Да тут за пистолет можно взяться, но навести порядок.

Пересветова остановила Вадима, взяв под руку и сказав вполголоса:

— Не надо его злить, а то он станет еще больше куражиться.

Она попросила обоих офицеров отойти в сторону, причем просьба была высказана категорическим тоном. Вадим с Жуковым стали закуривать.

— Так поехали, — обратилась она опять к шоферу. — Я жду, когда вы сядете за руль.

Шофер негромко выругался — так, чтобы его услышали и в то же время можно бы отказаться от грязных слов, если что…

Пропустив мимо ушей брань, Пересветова раздельно сказала:

— Вы можете меня не уважать как женщину. Но обязаны уважать как офицера и повиноваться. Если не сядете за руль — трибунал вам обеспечен.

После недолгого раздумья шофер вернулся к машине. Он сердито сопел, как медведь, которого загоняют в клетку. Дверца кабины захлопнулась за ним с лязгом.

Пересветова подошла к своим спутникам — по-девичьи тоненькая, хрупкая. Ее побледневшее лицо при лунном свете казалось прозрачным.

— Пока мы были в городе, он успел выпить, — тихо рассказывала она. — И представляете: ни в одном глазу! Только в пути я учуяла запах перегара. А здесь остановился, захотелось ему добавить.

Вадим предложил:

— Садитесь в кузов, Варвара Александровна, а я в кабину.

— Ничего, не беспокойтесь, — возразила Пересветова. — Он будет ехать у меня как миленький!

События в летной жизни Зосимова развивались стремительно. Шла восьмерка истребителей по маршруту; один вдруг откололся от строя, спикировал до бреющего полета над селом, где стоил "Редут" Поресветовой, потом ушел ввысь, накручивая восходящие бочки. За это воздушное "приветствие" лейтенант Зосимов получил от командира эскадрильи трое суток ареста. Зосимов стал заходить в штаб полка и, пользуясь прямым проводом, позванивать на "Редут", что нагоняло хмурь на толстощекое лицо майора Мороза. Вечерами Вадим куда-то исчезал, и Булгаков не мог найти его.

К тому времени ранняя дальневосточная осень уже хозяйничала окрест. Зачастили холодные, секущие дожди, развезло дороги, и когда лейтенанту Пересветовой надо было прибыть в штаб дивизии для выступления с лекцией перед руководящим составом, поступило распоряжение привезти ее на самолете.

Услышав про это, Вадим пошел прямо к Богданову.

— Товарищ гвардии майор, разрешите слетать мне.

— Да найдется пилот. Почему именно тебе?

— Бы даже не представляете, как мне нужно, товарищ гвардии майор.

— Скажи зачем, тогда пошлю.

— Товарищ гвардии майор!..

— Ладно, готовься. Пользуйся добротой своего бывшего комэска.

Снаряженный в путь ПО-2, этот разъездной старый шарабан, стоял на левом фланге шеренги истребителей. Пилот в ожидании пассажира кружил около самолета. Похоже, нервничал.

— Кажись, они едут, — сказал механик.

Вадим посмотрел: по бетонке прытко катил командирский "виллис".