Олжас Жанайдаров - В середине дождя

— А у нас весь центр можно обойти поверху. Разве это не здорово?

— Здорово, — согласился я.

Солнце сбавило жар, наступал вечер. Я вспомнил, как ждал Аню на площади. Кажется, что это было совсем недавно. Или очень давно. Как быстро летит время — или не летит.

Мы обошли пару труб и антенну. Поверхность крыш стала еще более пологой. Но Аню это нисколько не смущало. Она шла, не сбавляя шаг.

— Вот здесь настоящая тишина, которую я люблю, — сказала она. — На улицах толпы, а тут — почти никого.

— Мы здесь одни?

— Если присмотреться, можно разглядеть отдельных людей. Кто-то загорает, кто-то вино пьет. Много парочек. Но никто друг другу не мешает. Даже наоборот — есть ощущение единения. Как будто мы все являемся хранителями большой тайны.

Мы оказались у стыка двух крыш, одна из которых была на метр ниже другой. Зазор был небольшим, но заметным. Я повернулся к Ане, чтобы предложить помощь: но Аня сама легко и изящно спрыгнула с одной крыши на другую.

— Ты никаким спортом не занимаешься? — спросил я у Ани, когда мы преодолели очередной стык.

— Нет. Если не считать за спорт танцы дома перед зеркалом. Хотя в школе мне прочили блестящее спортивное будущее: я хорошо бегала.

— Спринтер?

— Стайер. Я из тех, кто долго запрягает. Типичная провинциалка.

В ее словах была обаятельная самоирония. О своих слабостях Аня говорила непринужденно, так, что сомневаться не приходилось: ее недостатки — продолжение достоинств.

Мы шли, спускаясь и поднимаясь, огибая трубы, антенны, выступы — и мне ни разу в голову не пришло спросить Аню, а куда мы собственно идем. Здесь, наверху, ощущение времени и пространства было совсем другим. На высоте цель растворялась, а бесцельность, наоборот, обретала важный смысл.

Перед нами возник сложный участок. Чтобы перейти на другую сторону, требовалось сделать несколько десятков шагов по узкой полоске железа. Аня пробежала по ней — и в два счета оказалась там, где нужно. Я же преодолевал это препятствие с заметным трудом.

Аня терпеливо дожидалась меня. Когда я до нее добрался, мы двинулись дальше.

— Знаешь, кем я мечтала стать, когда была маленькой? — спросила она позже.

— Кем?

— Парашютисткой.

— Неудивительно.

— Помнишь передачу "Клуб путешественников"? Однажды там показали "летающих акробатов". Это когда в воздухе без парашюта парят. Вот я также хотела. Я же говорила — обожаю высоту.

— И как, полетала?

— Нет. Как выяснилось, у меня слабый вестибулярный аппарат. Представляешь? Было очень обидно.

— Представляю. А вот я в детстве…

Я не успел закончить — Аня взяла меня за руку. Естественный жест — словно сделала вдох.

— Будь здесь осторожней. Мы пришли, — сказала она.

Я взглянул вперед и только тут заметил, что мы стоим у края крыши — и за ней уже не было других крыш. А была удивительно красивая панорама: Дворцовая площадь, Зимний дворец, Александровская колонна, величавая Нева… Далекие люди, далекие машины. Наступал вечер — и город оживал по-настоящему.

— Под нами — Невский проспект. А впереди… Ты и сам все видишь, — тихо сказала Аня. — Правда, красиво?

— Очень…

Мы стояли молча. Я видел бесподобный, чудный, необычный Питер, но мысли мои были совсем о другом.

Какая у нее мягкая и теплая рука…

Возвращались мы, шагая по Невскому проспекту в сторону Площади Восстания. Мы шли по большей части молча. Может, наговорились за день, а, может, просто успели привыкнуть друг к другу. Нам уже не нужно было занимать друг друга болтовней, как это часто бывает между малознакомыми людьми. Молчание сближало, а не отдаляло.

Невский проспект был сочен, загадочен и ярок. Вечером он выглядел совершенно иначе, чем утром. Сбросив пижаму, проспект надел смокинг. И воздух был будто другой — пах по-другому.

— Мне в воздухе Питера чуется запах сирени, — сказал я Ане.

Рядом показался Гостиный двор. Здесь город наконец-таки был похож на пеструю и многолюдную Москву. Похож, конечно, отчасти.

— Сирень?.. Странно. В нашем воздухе парят рыбьи запахи и болотные газы. А сирень — это что-то новенькое.

Посмотрев на другую сторону проспекта, я увидел знаменитый питерский универмаг "Пассаж". И только тут вспомнил, что обещал Сергею и его девушке Кате привезти какой-нибудь сувенир. Я предложил Ане зайти в универмаг.

— В "Пассаже" ты ничего стоящего не найдешь, — сказала Аня после того, как я объяснил, что мне нужно. — А кому конкретно нужен сувенир: парню или девушке?

— Обоим. Хотя, скорей всего, сувенир больше нужен девушке.

Аня раздумывала.

— А чем она увлекается? Где учится? — спросила она.

Катю я знал неплохо.

— Учится в МГУ на филологическом. Любит песни Джо Дассена и французские комедии 70-х годов. Играет на фортепьяно, увлекается танцами. Обожает импрессионизм.

— Импрессионизм? Кажется, я знаю, что нам нужно. Идем. Здесь недалеко.

Мы направились дальше по Невскому проспекту.

— А ты хорошо изучил ее интересы, — сказала Аня.

— Она — девушка моего друга из института. Он учится на последнем курсе. Мы вместе отдыхали в пансионате в Костроме.

— Ясно. Стой. Мы на месте.

Я огляделся и понял, какой сувенир подразумевала Аня. Мы оказались среди рядов небольшой выставки художественных картин, расположившейся прямо на пешеходной части Невского проспекта. Отчасти все это напоминало Арбат — уголок уличного искусства.

— Никто не рисует Питер лучше, чем питерские художники. — Аня смотрела на картины. — Иди за мной.

Аня последовала вглубь рядов. Видимо, здесь она была не в первый раз. Вскоре Аня остановилась.

— Вот. Выбирай. По-моему, то, что нужно, — сказала она.

Вокруг были развешаны небольшие картины городского пейзажа. Художник, толстый бородатый дядька добродушной наружности, поднялся со своего стульчика.

— Смотрите, смотрите. Если надо что, подскажу, — сказал он.

Я не ответил. Я глядел. Картины и впрямь были красивы. В каждой из них ощущалась тайна и размытость, одиночество и грусть. Что в куполах церкви Спаса на крови, что в опавших листьях Михайловского сада, что в ночном небе над Петропавловской крепостью. Настоящий импрессионизм. Легкий и чувственный.

— Умела бы я так рисовать… — шепнула мне Аня.

Я вспомнил детство, свое увлечение живописью. Больше всего мне понравилась та картина, где был запечатлен дождливый вечер на Невском проспекте. Художник снял ее и завернул в бумагу. Я заплатил, и мы с Аней пошли дальше, к метро.

Немного позже Аня попросила меня развернуть картину. Она долго смотрела на нее, потом сказала:

— Хороший выбор. Я тоже люблю дождь.

Мы зашли в метро в девятом часу. В поисках проездного Аня долго рылась в своей сумочке. Я успел разглядеть там две маленькие плюшевые игрушки — белого зайца и розового слона.