Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

Гармоническое сосуществование членов Братства — прообраз новых взаимоотношений между людьми. И хотя им не чужды никакие человеческие эмоции — ни ревность, ни уныние, ни боль, в сомнениях и переживаниях своих они несоизмеримо прекраснее, нежели сеньор Ретрос в редкие минуты благих порывов.

Все три измерения — Мгла, Свет и Память — пересекаются в сцене карнавала. Тут обнажаются все противоречия общества, управляемого Диктатурой Скуки. Маски уже не в силах скрыть выморочность развлечений. То, что замалчивалось в будни, в праздник вылезает на свет. Все традиционно-карнавальные образы как бы переворачиваются, все, что должно быть забавным, выглядит зловещим: и Пьеро с Арлекином, вывалявшие Коломбину в муке и злобно ревущие: «Изжарьте, изжарьте ее!», и Невеста, танцующая в траурной фате, и умирающий, который кается, что мало сотворил в жизни зла. Кульминационный эффект всей сцены рождается из сплава жуткого гротеска с грустным лизирмом, и лирическая интонация побеждает, снимает напряжение мрачного фарса: в разных масках, под разными именами, не защищаясь от озверевшей толпы, проходит по карнавалу Жулия, — она же Траурная Невеста, Леокадия, Смеральдина, Коломбина, — неистребимая, неумирающая Человечность.

Мгла и Свет — сложные символические понятия. Мгла — это не только мир фашистских застенков, пыток, предательств, олицетворяемый в повести шпиком Силведо. Мгла — и то, что в самих людях препятствует их счастью. Разглядеть в человеке прекрасное и, невзирая на риск, ценой любых жертв удержать, отвоевать это у Мглы — таким смыслом наполняется у Феррейры миф о Психее. Это стремление было свойственно людям во все времена, утверждает писатель. Поэтому история девушки, вспугнувшей светильником ночную тьму, решается у Феррейры в трех планах — в античном, народном-сказочном и символическом.

В широком смысле мгла у Ж. Гомеса Феррейры — это действительность вообще. Плохая ли, хорошая ли — это вечное поле боя, сфера приложения человеческих сил. Поэтому вкус ее одновременно и горек, и сладок. Свет — вековая мечта человечества о справедливости, рождавшая утопии или стихийный протест. Это непоколебимая вера в будущее, оптимизм, помогающий выжить в годы самых суровых испытаний; свет неугасим, и после каждого поражения он загорается вновь. Но Свет — это также и сам путь борьбы, единственный путь, достойный человека.

В аллегорических именах юноши и девушки, умеющих летать, как бы «спрессован» весь путь от мглы к свету, путь, который необходимо пройти португальцам от одинокого «Я» к победоносному «Мы». Линия «Ты-никто» и «Мы-я», буквально перенасыщенная глубоким символическим смыслом, отражает философские раздумья писателя о революции. Романтические детали, такие, как поиски черного цветка и полет среди звезд, соседствуют тут с отчужденно-ироническими интонациями, увлеченность чередуется с минутами сомнений. Здесь Феррейра ведет спор с невидимым оппонентом. Готов ли человек к решающим переменам, к жертвам? Хватит ли сил? В образах Ты-никто и Мы-я сконцентрирована вся сложность актуальных для Португалии проблем, которые не могут оставить писателя равнодушным. Можно ли быть беспощадным во имя любви к людям? Оправдано ли насилие? Где проходит водораздел между гуманизмом истинным и абстрактным, между действенной революционностью и «левой» фразой?

Постепенно ритм повествования убыстряется, добропорядочная Эра Галстуков сменяется периодом шатаний — Эрой Самоубийства часов, и Диктатура Скуки, против которой бунтует даже время, содрогается, вступая в Эру Социального Беспорядка. Скороговоркой спортивного комментатора сообщает безымянный летописец, еле поспевающий с перечислениями катаклизмов, обо всех анархических выходках толпы. Эти страницы повести представляют собой одновременно и предостережение против разгула разрушительных страстей, и едкую сатиру, направленную против тех, кто, с размаху отметая все и вся и круша символы ненавистного истэблишмента, оставляют непоколебленной основу Системы. И все же устои диктатуры настолько прогнили, что приметы разложения замечает на себе и такой столп системы, как сеньор Ретрос. Он распахивает окно, собираясь выразить свой протест: «Мне все осточертело!» Но чем, как не очередным фарсом, может обернуться кратковременный бунт буржуа! Даже выкрикивая в отчаянии: «Мне осточертела моя жена!», он спохватывается — а не пристойнее было бы назвать ее «супруга». Не случайно проходящий мимо поэт окрестил его «бабочкой, которая собирается вылететь из кокона». Человек в «коконе», — говорит Феррейра, это некто, еще не осознавший себя человеком. Образ этот встречается и в его книге «Необходимая революция».

Преодолевая «кокон» — свое отчуждение, — выходят на свет, к другим людям, к единению португальцы. Только так, считает писатель, придут они к подлинной гармонии, к которой стремятся лучшие герои «Вкуса мглы», только так выполнят свое человеческое и историческое предназначение.

Этот переход — дело не одного дня, не одного года. Ощущает это и У. Таварес Родригес: на торжественных, просветленных страницах, завершающих «Распад», звучат слова о необходимости новых усилий, дальнейшей борьбы, созидательного труда. Но португальских писателей не разочаровывают новые трудности: перемены, произошедшие в жизни страны, в мироощущении ведущих мастеров ее культуры, закономерны и необратимы. Поэтому оправдан оптимизм У. Тавареса Родригеса, в одном из недавних эссе назвавшего свою Португалию с ее кипучими буднями, напряженной борьбой и яркой, смелой литературой «кораблем, плывущим навстречу своей судьбе по пути, предначертанному Историей».

Дует резкий, порывистый ветер. Дует, воет, бросается на крышу и, найдя выщербленную черепицу, проникает внутрь старой жалкой лачуги. Гуляет по ее углам. Свистит в щелях. Замирает. Потом снова свистит.

— Чтоб тебя! — срывается с желчных губ старухи краткое и сухое, как удар хлыста, проклятье.

Несколько мгновений женщины смотрят друг на друга: старуха, сжав поднятый вверх кулак и раскрыв рот, вот-вот готовый исторгнуть новую брань, и робкая, застенчивая, словно впервые слышащая ругательство Жулия.

Скрытые чернотой своей одежды, они сидят на табуретах около погасшего очага. В густом, окутывающем лачугу мраке растворяются, сливаясь воедино, стены и углы, и только камни очага, освещенные падающим в раскрытую дверь светом, вызывающе ярки.

Монотонный свист, приглушенный вой и бормотание ветра не прекращаются. Не дожидаясь, когда он стихнет, раздраженная долгим молчанием старая Аманда Карруска снова начинает разговор. На лице ее появляется властное выражение.