Леонид Гиршович - Шаутбенахт

Появился Пашка, как-то бочком, помялся, помялся и исчез.

— Застенчивый, — сказала Геня и продолжала уже помягче: — Видите ли, я не знаю всего, что там у Шварца делается. Но мы такие люди, что последнее в доме продадим, а с долгами рассчитаемся.

— Так все говорят, — плаксиво сказал Борис.

«А вообще-то Кавка свинья, — подумала Геня. — Вот столечко не сделает, чтобы себя не забыть».

— А что, он хочет, чтобы вы у нас были гарантом?

— Это и так ясно. А чего ради еще человека звать? Не за красивые же глаза. — Он принужденно засмеялся.

«Ну, во всяком случае, твоей жене с тобой скучно не будет».

— О, как вы ошибаетесь! О, как вы нас еще не знаете! Мне Кава говорил о вас, что вы — хороший товарищ…

«Врет», — подумал Борис.

— …что вы одиноки в личной жизни. Вот я и подумала пригласить вас и еще нескольких наших друзей…

— Вы меня сватать будете, да?

— Паша! Что ты здесь прячешься, или иди к себе, или иди сюда. Так что вы говорите, сватать? Вас? Ах-ха-ха! Ах, какой вы смешной… А почему бы и нет? Разве вы против хорошей партии?

Борис молчал.

— Если б я знал, то с бутылкой пришел, — изрек он наконец.

— А еще не поздно.

— Нет, поздно. Уже на обед закрыто.

Геня со вздохом взглянула на часы: но где Лиля? И тут позвонила Лиля.

— Она миллионерша. У нее дядя миллионер, и она единственная наследница. — С этими словами Геня пошла открывать дверь.

Лиля пришла с тортом, даже с двумя — другой на голове.

— Ах, какая прелесть! И ты сама приготовила? Давай сразу в холодильник. — Геня сразу взяла Лилю в оборот. — Давай, давай раздевайся… давай, давай проходи… давай, давай… — вспомнив про торт, — но ты же настоящая мастерица. Это же чудо… давай познакомься. Это…

Борис хитро улыбался, но молчал. Лиля, протянувшая было руку, Смутилась. Борина улыбочка говорила: я же знаю, что ты знаешь, а ты знаешь, что я знаю, но так уж и быть, давай поиграем в тили-тили-тесто.

— Борис очень похож на Пашку моего, такой же застенчивый, — вышла из положения Геня.

Пашка, только заслышав свое имя, как ядро влетел в комнату, стал прыгать вокруг матери и дурашливо кричать:

— Гы! Пашка-кашка! Пашка-кашка! — Он знал, что при посторонних он — «кашка».

— Ну, что ты, сыночка, ну, что ты, — ласково говорила Геня.

— Я вовсе не застенчивый, — сказал Борис Лиле, все еще протягивавшей руку. — Вот скажите мне быстро: ноги в тесте.

— Зачем? — спросила Лиля и покраснела.

— И-го-го! — ржал Пашка, и вдруг точно так же заржал Борис.

«Вот бы их сейчас в Пашкину комнату», — подумала Геня.

Кварц щегольски припарковался, но, завидев человека с гитарным футляром, остался сидеть в машине. «Вайс», — сказал себе Шварц. А тот, поравнявшись с машиной, остановился.

— Ах, здравствуйте, милый Кава, — сказал он — так сладко, что на месте Кварца любой решил бы: пидор. — Со стороны нашей милейшей Евгении Исааковны…

— Иосифовны.

— Да-да, Иосифовны, конечно… очень мило было… — Нолик запнулся: что это он, в трех соснах… — очень мило было пригласить меня, старика, на роль Гименея. — Он произносил «Именея» и даже «Юменея», через eu: белая эмиграция, с боями отступал к Новороссийску, свободный Париж…

Сколько раз Кварц давал себе слово послать этого типа к бениной маме, и вот все повторяется: он сидит, ушами хлопает. Пролепетал:

— Не соблагоговеете ли принять помощь в отношении… в отнесении инструмента наверх?

ответил Нолик.

«В отнесение» внешности Вайса: ему было немногим больше сорока, на столько он и выглядел, но почему-то это представлялось фальшивой моложавостью маленького старичка, в котором все подозрительно — и цвет волос, и брови, и даже веснушки на маленьких сухих руках, наводившие на мысль о старческих пятнах. «Маленький старичок», — говорят же так о детях. А Нолик сложением был мальчишка — малость окостеневший, малость негнущийся… Если характер человека проявляется в его внешности, то Нолик Вайс прекрасное тому подтверждение: он был тем, за кого себя выдавал, а ему не верили, и всяк — всякий там Кварц — норовил его изобличить.

— По-прежнему выписываете «Советский спорт»? — учтиво осведомился Нолик, свободной рукой беря Кварца под локоток.

— О да!.. — захлебываясь, отвечал Кварц. — И еще «Хоккей» и «Футбол».

Так они дошли до дверей, и Шварц не сразу отыскал на связке нужный ключ.

Услышав шкварц поворачиваемого в замке ключа и при этом увидав Нолика, Геня вскричала:

— Какой сюрпрайс, пришел к нам Вайс! — и закружилась по комнате. Для мужа у Гени тоже нашлось приветливое слово: — И Кавочка, и Кавочка миленький…

— Здравствуй, Генечка, — сказал Кварц хорошо подкованным язычком, словно дома его поджидало семеро козлят.

— Говорите, кто из вас кого привел? — спросила Геня, смеясь и на правах хозяйки собираясь взять у дорогого гостя большой черный футляр.

Но Нолик что-то сказал ей на ухо.

— Ах, какой вы… (Он прошептал ей: «Бери, что хочешь, меч, полцарства, коня, красавицу Эльвиру…»)

— Он шел… а я ехал… то есть уже стоял…

— Ваш муж притаился в своем «ланчо», он, наверное, хотел меня напугать.

— «Форд-капри», — уточнил Кварц.

Нолик присел на корточки: заводить разговор с детьми было хорошим тоном.

— Ну, сладкая поросль сердца кормящей матери…

— Бесейдер [18] В порядке. , — выпалил Пашка, вообразив, что у него спрашивают, как дела, — и спрятался за мать (ему ли все цитаты знать!).

— Застенчивый, — сказала Геня. — А вот наша гостья, познакомьтесь.

— Илана, — представилась Лиля.

Нолик как бы в сокрушении сердечном приложил ладонь к щеке:

— Боже, сколько же илан приехало в эту страну!..

— Это у нас Лиля, — вступилась за подругу Геня, но тщетно.

— А как, милая Илана, вы называете себя, когда мысленно к себе обращаетесь?

— Я никак к себе не обращаюсь, — ответила Лиля. — А вы?

— О!.. Один — ноль… — Нолик выдвинул подбородок и, просунув за ворот рубахи два пальца, покрутил головой: душит белая. Его гардероб отличался постоянством — чтоб не сказать, страдал им: академический твидовый пиджак, гладкие темные штаны, помянутая уже белая рубашка и галстук, синий в белую крошку, под микроскопом принимавшую очертания ели. Сколько Геня помнит, Нолик никогда не расстегивал верхней пуговки и не оттягивал книзу узла, которым был завязан однажды и навсегда этот галстук в елях.

— Да это же Арнольд Вайс, да ты что! Поэт и исполнитель на гитаре, — объяснила Лиля Гене.

Между тем Кварц, неловко бросив Борису «старик», подошел к окну и вперился в одну точку. Когда ему случалось быть не в своей тарелке, ничто так не успокаивало, как вид, открывавшийся на крышу автомобиля — собственного, разумеется. Сверху твой автомобиль сигарообразен (что чужой тоже — не обращаешь внимания). Сравнению с сигарой он обязан, однако, не форме (чем сосиска в таком случае хуже?), а исходящей от него эманации роскоши, роскошной жизни, к которой делаешься причастен.