Стефано Бенни - Девушка в тюрбане

Бруно, глава общества охотников, пришел с группой местных жителей поговорить с нами. Капитан открыл им дверь; вместе с ними ворвались прелые листья, вода и грязь. На них были зеленые непромокаемые куртки, сапоги выше колена, каждый был с ружьем. Разговор начал Бруно, он рассказал, что дорогу к побережью завалило оползнем, что кабаны вышли из леса всем стадом и разорили два огорода на самом краю деревни, всего в нескольких шагах от домов.

Капитана все это поразило; он впал в какое-то тоскливое беспокойство и готов был уехать сию же минуту.

Он спросил, сколько времени потребуется, чтобы расчистить дорогу. И глава общества охотников молча указал на окно.

Дождь лил все сильнее, то сыпал, то хлестал, то винтом крутился в воздухе. А я глядел на это и думал: что же сталось с гнездами походного шелкопряда, с зеленой оболочкой каштанов, с последними золотыми листьями? Может ли этот дождь создавать картины? Или это потоп, который зальет, разрушит, уничтожит все вокруг?

— Если ливень не кончится, то я не знаю, что можно будет сделать. Тронешь — и все опять обваливается. А кабанов все прибывает, они оголодали, подходят уже к крайним домам в деревне, — ответил Бруно.

Капитан подал ему на подносе кофейник, чашку, банку с сахаром. Бруно поглядел на него с ленивой, словно бы насмешливой улыбкой, наполнил чашку до краев, и, когда он бросил туда ложку сахару, кофе перелился через край, тонкой струйкой потек по чашке, закапал на пол.

— Два огорода разорили.

— Чуть не в дома лезут, — подхватили два его приятеля, сидевшие рядом со своим кофе, один справа, другой слева от него, словно придворные короля.

— Пусть только сунутся, — сказал Бруно и тронул ружье, прислоненное к стене. Остальные расхохотались и разразились бранью.

Тут из своей комнаты спустилась Сара, встревоженная этим гвалтом; но она ничего не сказала, только обвела взглядом ружья, высокие сапоги, грязные следы, прелые листья, лужицы воды и капли кофе на полу. Волосы у нее были зачесаны за уши, от этого узкая полоска цвета стали над левым виском казалась шире; а на лице, от лба до подбородка усеянном яркими веснушками, сияние внимательных голубых глаз затуманилось, словно от недавних долгих слез.

В полдень Сара, которая до этих пор не произнесла ни слова, сказала, что хочет пойти к Стражу.

А дождь все лил, такой же сильный, как утром, хоть небо уже не казалось таким тяжелым, а тучи стали высокими и распластанными и на их однообразной поверхности кое-где виднелись белые просветы.

Капитан не стал ее удерживать. Теперь он смирился со своим положением, хотя так и не понял, за что сражался в этой битве. Но, как только дверь за ней закрылась, он попросил меня пойти следом, и я не смог отказаться.

Уже на площадке перед домом вода стояла по щиколотку, а местами доходила до икр.

Сара махнула мне рукой, чтобы я возвращался; на ней был длинный, ниже колен, дождевик, на голове берет; сапог она не надела, может быть, слишком спешила, или у нее их просто не было. В мутных лужах не видно было дна, некуда было ступить, но она шла твердым шагом, только чуть медленнее обычного.

Дождь лил все сильнее. Бесполезно было кричать ей, чтоб она вернулась. Просветы в облачном покрове неба исчезли, ветер разом смахивал с каштанов все уцелевшие листья и топил их в лужах, все более темных и вязких; из-за тянувшейся вдоль тропинки каменной ограды местами брызгали фонтаны грязной воды, кусты ежевики склонились к земле, трава сплющивалась, гнила, обесцвечивалась.

День клонился к вечеру, начинало темнеть, и дождь висел в воздухе, как туча густой пыли; по нашим лицам без передышки струилась вода, заливала, хлестала, разъедала.

На границе деревни расположились дозором охотники, их зеленые куртки с капюшонами и ружья были видны издалека. Сара быстро свернула на тропинку, огибавшую дома, круто спускавшуюся между огромными деревьями: этим путем она могла добраться до вершины холма через лужайку на склоне.

Мне стало страшно. Эта тропинка в самом ее начале круто, почти отвесно уходила вниз, на ней всегда было трудно удержаться, а сейчас она превратилась в бурлящий поток. Сара дрожала от холода и усталости, пыталась ухватиться за нижние ветки конского каштана, за уцелевшие кусты ежевики, но спуститься ей никак не удавалось. Я в последний раз крикнул ей, что надо вернуться. Тогда она со спокойной решимостью села на землю, завернувшись в свой дождевик, она поняла, что другого пути нет. Ее захлестнул, почти скрыл от моих глаз поток воды и грязи, но она съехала вниз, я стоял наверху и видел, как она, съежившись, соскользнула вниз, словно большой сверток, брошенный на свалку, и остановилась в конце спуска. И тут навалилась темнота. Не могу сказать, испугался я или нет. Но я понял, что теперь даже не смогу крикнуть ей, чтоб она вернулась. Нас разделял поток грязи, прелых листьев, сломанных веток, падающих камней. Я наблюдал за ней, пока мне это позволяли расстояние и сгущавшаяся темнота. А она двигалась дальше, самый трудный участок пути был пройден.

Я вернулся к Капитану, который, увидев, что я пришел один, не сказал ни слова.

Удлиненные полузакрытые глаза расцвели капельками дождя, он словно обрел зрение и глядел, какими стали после дождя ветки с игольчатыми листьями, колючие заросли, лопнувшая зеленая кожура каштанов, комья земли и камни.

Можно было подумать, что Страж знает все о дожде, о тучах, о ветрах, лесах, морях, о стоячих лужах, где крутились, а потом исчезали обломки веток и прелые листья. Его серое, иссеченное дождем лицо меняло выражение, становилось тревожным, он словно сбросил с себя долгий сон и длинное сновидение, но для чего он пробудился? Я не знал.

Но я понял, почему Сара стремилась к нему темным вечером, в проливной дождь.

В стенах разрушенной церкви от ливня спасения не было. Но неподалеку стояла хижина, она могла укрыться там, взять шишек и развести огонь; несколько раз она уже делала это.

Довелось ли ей увидеть стадо кабанов, бегущее по лесу? Получила ли она ответ от Стража, исхлестанного ливнем там, наверху, с глазами, что расцвели загадочными видениями? И узнала ли она наконец, бывала ли она прежде на этом холме, и если да, то когда, в какой жизни?

Я не мог допустить мысль, что сверхчеловеческое мужество позволило Саре пройти через эту тьму и этот потоп. Мне хотелось, подобно Капитану, представлять ее себе сумасбродной и смешной, проявляя при этом такое же невозмутимое терпение и перенося такую же боль, как он. Но я не мог.

В эту ночь не спали мы оба — Капитан и я.

Придя домой, я долго смотрел на дождь за окнами: у дождя словно была тысяча искусных рук, и он без устали чертил недолговечные причудливые узоры из широких листьев каштанов и опавших сосновых игл на земле, на поверхности луж, на фоне темных, едва различимых стволов. Значит, он мог создавать картины?