Поль Фурнель - Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

В тот день, привечая новую участницу, а также рассчитывая с ней разделаться побыстрее, старшие доверили первую пробку Малине. Она ее спрятала так хорошо, что все двадцать минут оставалась единственной прячущей; мало того, когда мадмуазель Тереза хлопнула в ладоши, Малине самой пришлось вытащить пробку из тайника. Нельзя сказать, что она играла нечестно или давала неправильные указания своим партнерам, просто у нее оказался настоящий дар выискивать в этом дворе, который они все знали вдоль и поперек, какое-то необычное место, какой-то почти очевидный тайник, около которого все «обжигались», но в который никто даже не подумал засунуть руку.

Малина была рада тому, что так успешно внедрилась в игру.

На следующее утро Робер объявил Малине, что дама из Большого Дома хочет ее видеть. Эту новость он получил от своей соседки, дылды Симоны, которая убирала у дамы. Малина засыпала его вопросами, но он пожал плечами и заявил, что больше ничего не знает.

Весь день Малина была рассеяна, ей даже дважды сделали замечание за то, что она отвлекалась на уроке.

Большой Дом нависал над деревней: это было крепкое каменное здание с четырехсторонней крышей, слишком высокое, слишком величественное по сравнению со скромным обликом окружающих строений.

Из любого уголка деревни можно было увидеть слегка потрескавшуюся серую штукатурку, высокие темные окна, запущенный плющ, покрывший балконы, и тень от двух огромных секвой, которые погружали здание в почти постоянные сумерки. Вокруг располагался просторный парк, что еще больше подчеркивало обособленность места; вид на здание открывался со склона холма, и оно казалось выше колокольни, дальше ферм, темнее зеленых и желтых квадратов полей и пастбищ.

Дама из Большого Дома была еще загадочнее, чем ее дом. Было известно, что она вдова; говорили, что она очень стара.

Деревенские дети знали ее плохо, так как последние десять лет она почти не выходила.

Дылда Симона у нее убирала первый этаж, хозяин кафе с площади посылал ей обеды и ужины со служанкой, а доктор два раза в неделю приходил лечить ее ревматизм и облегчать ее страдания.

А еще было известно, что время от времени она вызывала какого-нибудь деревенского ребенка и давала ему блестящие монеты или хрустящие купюры, чтобы он ей купил в лавке какую-нибудь мелочь; но всем этим детям было запрещено разглашать то, что они видели и делали в доме, и ни один из них данного слова не нарушил.

От своей матери Малина знала, что дама из Большого Дома долгое время спускалась в церковь на воскресную службу, но со временем постепенно сократила свои выходы и отныне появлялась лишь во время больших церковных праздников. Она опиралась на палку, ее шаг становился все более грузным и коротким. После церкви, перед тем, как отправиться к себе, у нее едва хватало сил зайти в кондитерскую.

Дождь закончился в тот самый момент, когда мадмуазель Тереза, хлопнув в ладоши, дала сигнал к выходу.

Малина выбежала первой и не стала задерживаться, чтобы поболтать с подружками. Она сняла свой школьный передник, засунула его в ранец, ранец оставила в табачной лавке, чтобы себя не обременять, и начала подниматься по склону в сторону Большого Дома.

Прошедшая гроза была сильной, и в канавах по обочинам дороги вода продолжала нести песок и сломанные ветки. Хозяйки вновь выносили поспешно снятое белье и развешивали его на веревках, на которых еще дрожали последние капли.

Малина тщательно обходила лужи, боясь испачкать туфли. Она не бежала, чтобы не запыхаться.

Зная, что можно не дергать за шнурок звонка, она сразу же открыла маленькую дверь в стене рядом с большими воротами и вошла в сад.

Земля была словно побита и утрамбована дождем, а на песочных аллеях еще оставались мокрые неровные круги. От кустов поднимался теплый запах, запах гумуса, влажного чернозема, который, смешиваясь с цветочным ароматом, казалось, зависал в воздухе под сенью высоких деревьев.

Малина прошла мимо стволов секвой, таких широких, что понадобился бы целый хоровод, чтобы их обойти, и углубилась в тенистый проход между неровно подстриженным кустарником и буйной лебедой.

Испуганная глубоким сумраком и таинственными звуками, она ускорила шаг, прижимая к ногам платье. Ее сердце билось так сильно, что она побежала, как будто боялась за ним не успеть и упустить его.

Под низкими ветвями она обнаружила стену дома, закрытую почти черным плющом; в три прыжка она одолела последние метры и взбежала по ступеням крыльца.

Перед дверью она остановилась перевести дыхание. Маленький стеклянный козырек укрывал ее от капель, которые ветер стряхивал с деревьев.

Внутри было тихо. Малина прислушалась, но не услышала ни звука, ни шума.

Она обернулась и увидела вдали, в конце темной аллеи, светлое пятно улицы.

На какую-то секунду ей захотелось вернуться. Ее охватил легкий озноб.

С криком взлетела какая-то птица, и Малина решилась позвонить в звонок.

Долго ничего не было слышно, затем в коридоре гулко раздался голос, который приказал ей войти.

Двумя руками она повернула круглую ручку и толкнула дверь.

Она очутилась в пустой мраморно холодной и строгой прихожей с лестницей, ведущей на второй этаж.

Голос раздался снова, дабы направить ее по коридору. Малина все еще прижимала к ногам платье, чтобы оно случайно не задело подставку для зонтов, заполненную палками, затем пыльный столик, затем маленький шкаф.

— Теперь, поверни налево, — произнес голос уже ближе.

Малина прошла через высокую двустворчатую застекленную дверь и очутилась в просторной кухне.

Дама сидела в кресле около стола, накрытого старинной вощеной скатертью. Перед ней лежала открытая книга с кроссвордами, а в руке она держала карандаш с надетым на верхний кончик серебряным колпачком. На конце колпачка Малина заметила маленькое колечко с продетой в него цепочкой, которая свободно висела у дамы на шее.

Сначала девочку поразили ее руки. Деформированные артрозом суставы разбухли, а на удивление тонкие пальцы, казалось, были окончательно смещены и приклеены один к другому. Затем, несмотря на сумрак и темную одежду, Малина отметила, что дама была очень толстая. У нее была импозантная грудь, которая, казалось, перетекает прямо в ноги. Возраст сделал дряблыми ее щеки, и они нависали над шеей. Однако у нее была какая-то особая манера сидеть, держать голову и направлять взор, которую нельзя было не заметить. Малина вряд ли сумела бы объяснить, почему, но сразу почувствовала, что эта дама не имела ничего общего с обычными бабками из деревни.

Дама указала на табурет, стоявший у другого конца стола, и предложила Малине сесть, после чего заговорила. Ее голос заполнял всю кухню и, казалось, вырывался через приоткрытую дверь, пытаясь настигнуть в пустынных комнатах далекое эхо.