Поль Фурнель - Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

Бабушка кивнула и быстро ретировалась.

Зайдя в свою комнату, она тут же закрыла дверь на задвижку, а затем, на миг, прислонилась к косяку.

Оставалось самое сложное.

Она на несколько секунд закрыла глаза, глубоко вздохнула и расплылась в улыбке.

Сначала — шкаф.

Она выбрала самое цветастое, самое безумное платье: ярко-красное в маленький белый горошек, она купила его на рынке за год до этого, но так и не осмелилась надеть. К платью она взяла туфли, которые надевают на первое причастие, из черной лакированной кожи с закругленными носками.

Она оделась.

Затем выдернула шнур лампы у изголовья и перенесла ее на туалетный столик.

Перед зеркалом были тщательно разложены ее румяна, губная помада и тушь.

Сначала она густо нарумянила щеки.

В публичных выступлениях самое сложное — это первая фраза.

Она ее выучила наизусть.

С певицами прошлого у нее не возникло никаких проблем; она их знала очень хорошо, и все прошло очень легко; что касается великих актеров, то это было совсем другое дело.

Она решила начать с фразы «Как вы могли заметить, я — не Фернандель, но могла бы им стать...»

На этом месте она бы скорчила гримасу: челюсть вперед, подбородок гармошкой, брови подняты кверху.

Она повторила фразу с легким марсельским акцентом.

Чтобы усилить эффект, она мазанула красным по кончику носа и подкрасила черным брови.

После фразы и гримасы все старушенции должны были в принципе засмеяться. Затем все пойдет как по маслу: Ремю, Гарри Баур, Пьер Фрэнэ, Чарли Чаплин, Бурвиль, Шарль Буайе и под конец Лоурель и Харди. Самое сложное — это «Как вы могли заметить...».

От одной лишь мысли об этой фразе она почувствовала ком в горле.

Она еще раз скорчила свою гримасу и накрасила губы.

Что делать с волосами?

«Как вы могли заметить, я — не Фернандель...».

Она встряхнула головой, прищурилась, откинулась назад, чтобы увидеть себя в зеркале по пояс. Хвостики.

Она попробует сделать хвостики. Для контраста.

Она пошарила в ящике, нашла две красных ленты, которые прекрасно подходили для задуманного.

«Как вы могли заметить...»

Она сделала посередине пробор, развела волосы в стороны и завязала два хвостика.

Теперь она выглядела на семьдесят два года моложе.

Она встала, попрыгала с одной ноги на другую, чтобы потрясти хвостиками, набрала в стакан из-под зубной щетки воды и отпила глоток.

Ком в горле опускаться все равно не хотел.

«Как вы могли заметить, я — не Фернандель...»

Настоятельница постучала в дверь.

— Все уже внизу, — сказала она. — Мы вас ждем.

— Иду.

Бабушка подождала, когда она удалится, затем на цыпочках вышла и спустилась вниз.

Со второго этажа уже был слышен шум в большом зале.

Ее обуял страх, и ей даже пришлось уцепиться за перила, чтобы не упасть.

Вход был расположен сзади, в глубине, и ей пришлось пройти мимо публики через весь зал, чтобы добраться до эстрады, на которой уже стояли деревянные стол и стул.

Едва она появилась, раздались аплодисменты.

Она принялась машинально улыбаться и кивать головой.

Ее мозг тут же заработал с невиданной силой.

Было такое чувство, будто ее способности стали неограниченными, как будто она могла одновременно все видеть, все слышать и все понимать.

Про себя она не переставала повторять: «Как вы могли заметить, я — не Фернандель...», что не мешало ей выделять среди публики всех своих подруг, слышать реплики зрительниц по поводу ее платья и ее прически, видеть монашенок с одной и другой стороны зала, замечать, что привезли мадам Жермен в кресле, говорить себе, что перед ней целая выставка старых вешалок, удивляться, что они все такие морщинистые, отмечать, что пансионерка с болезнью Паркинсона шумит в первом ряду, и опять повторять: «Как вы могли заметить, я — не Фернандель...»

Усаживаясь, она заметила, что настоятельница даже приказала привезти на каталке и разместить в глубине зала лежачую больную Дюбуа: глухая, полуслепая женщина лежала в дальнем углу и бросала оттуда испуганные взоры.

Зрительницы успокоились. Они удобно уселись на стульях, на их лицах заиграли едва уловимые счастливые улыбки, которые бывают в ожидании самого большого удовольствия.

В последний раз бабушка мысленно повторила свою фразу «Как вы могли заметить, я — не Фернандель...», в последний раз напрягла мышцы лица, репетируя предстоящую гримасу.

По залу пронесся шепот «тихо».

После первой фразы она будет чувствовать себя лучше.

Она прочистила горло, выдвинула нижнюю челюсть вперед, обнажила зубы. Ее глаза запали в темные орбиты, нос сморщился. Она настроилась на самый красивый марсельский акцент, какой могла изобразить:

— Как вы могли заметить...

В металлической тишине столовой ее голос прервался, и она разрыдалась.

На протяжении всей прогулки, которую она себе устроила, чтобы развеяться, в то самое время, когда все кроме нее обычно обедают, она жутко страдала. Ее желудок был настоящей бездонной прорвой, и ей казалось, будто от приступа голода у нее сейчас глаза полезут на лоб. Она словно со стороны видела свои впалые щеки и бледное лицо. Она чувствовала себя отсутствующей в этом мире, как близорукий, забывший очки, глухой без слухового аппарата, на грани дурноты, на пределе головокружения. Ранним утром в бездонную пропасть было затянуто одно вкрутую сваренное яйцо; в одиннадцать часов за ним, не мешкая, проследовало одно яблоко: ноги у нее были просто ватные.

Она прошла мимо галантерейной лавки дважды, оба раза задержалась перед витриной, но так и не смогла ни на чем сконцентрировать свое внимание. Трижды обошла церковь — звонят ли колокола? — посмотрела на фрукты, не увидев их, попыталась заинтересоваться цветастыми кастрюлями в хозяйственном магазине, затем, как лунатик, направляемая какой-то внутренней силой, исходящей из самых глубин и пересиливающей ее собственные силы, метнулась в кондитерскую.

Она жадно схватила эклер и лимонную ватрушку.

— Можете не заворачивать...

— Проглотите прямо сейчас? — насмешливо спросила худая, как кокос, кондитерша.

Ей было наплевать.

Она в два приема проглотила ватрушку и умяла эклер, еще не успев за них заплатить; затем она взяла заварное пирожное и ром-бабу в креме, которые — приличия ради — попросила уложить в коробку и которые съела на улице.

Никогда еще она не чувствовала себя так легко. Эти пирожные ее просто преобразили: она вмиг обрела способность замечать предметы и восторгаться жизнью. Она разглядывала короткие платья 38 размера, выставленные на витрине магазина, не сомневаясь, что зайдет внутрь; она чувствовала на себе туфли 36 размера; она на ходу подпрыгивала и — большая шутница — улыбалась прохожим.