Меша Селимович - Дервиш и смерть

Что ж это за неведомый грех, за который ты наказуешь меня, всевышний?

Прошу тебя, услышь мою молитву.

Спасение и мир Исхаку, которого нет в этой ночи.

Спасение и мир Ахмеду Нуруддину и его брату Харуну, которого ищут этой ночью.

Спасение и мир всем, затерянным в великом безмолвии между небом и землею.

Надо бы остаться со сторожем, чтоб не быть наедине с собой и своей немощью, воспротивиться или примириться.

Пустой я и печально равнодушный. И однако, обрадовался, подойдя к текии. Значит, не пустой я, не равнодушный, ибо хорошо, когда человеку что-то дорого или чего-то жаль, безразлично чего. И едва я отметил это присутствие мелкой радости (а смотрел себе в душу, на все то, что происходило в ней, подобно тому как пахарь глядит в небо, на облака и на ветер, чтоб узнать, какая будет погода), как почувствовал себя более уверенным из-за этого перышка чистого неба. Оно существует даже тогда, когда мы не видим его, существует, когда мы в нем сомневаемся.

Когда я вступил в свою узкую улочку, по-родственному обнявшую меня, из тени под стеной выступила чья-то фигура, в лунном свете появилась лишь голова, словно бы человек вынырнул из воды, оставив тело где-то в другом месте. Стараясь быть любезным, видимо опасаясь испугать, он приветствовал меня словами:

— Долгонько ты задержался. Я давно тебя жду.

Я молчал, не зная, что сказать или о чем спросить. Лицо его показалось мне знакомым, хотя я не мог вспомнить, когда его видел, знакомым благодаря чему-то особенному, когда мы запоминаем отдельную черту, отдельное выражение, отдельное замеченное свойство, когда-то у кого-то, и забываем, поскольку сие неважно.

Я посмотрел на текию, тихую и безжизненную под лунным светом, и пока снова поворачивался к нему, то уже позабыл его взгляд. Повернулся опять, стараясь теперь запомнить лицо, но напрасно, оно исчезало из памяти, едва я переставал смотреть, поражающе безличное.

Он обратил на это внимание и поспешил сказать:

— Меня посылают друзья.

— Какие друзья?

— Друзья. Я думал, что ты сегодня вовсе не придешь, в текии мне ничего не могли сказать. Долго ты где-то задержался.

— Ходил по улицам.

— Один?

— Был один до сих пор. И этого было достаточно.

Он засмеялся, вежливый, предупредительный.

— Как же, понимаю!

Лицо у него было плоское, широкое, нос словно делил его на две ладони, крепкие губы растягивались в веселой улыбке, живые глаза внимательно всматривались в меня. Как будто он счастлив оттого, что мы встретились, радуется всему, что я скажу или сделаю. Внешность его могла бы показаться приятной, если б не ночь и мы не были одни. Не боюсь я этого человека, ни следа страха нет во мне, даже перед насилием. Только чувствую себя странно, как-то тесно становится. Нетерпелив я.

— Ладно, друг, говори, что тебе нужно или позволь мне пройти.

— Ты гулял по улицам и терял время, а сейчас вдруг спешишь!

Я попытался пройти, но он преградил мне путь.

— Подожди. Вот что я хотел.

Сейчас он казался смущенным, словно бы подыскивая нужные слова или испытывая неловкость оттого, что задерживает меня. Но продолжал это делать.

— Затрудняешь ты мою задачу. Теперь и не знаю, с чего начать.

— Ты долго ждал, мог придумать.

— Ты прав,— он весело засмеялся,— нелегко с тобой. Ну ладно. А может быть, лучше войти в текию?

— Ладно. Пошли.

— Все равно, можем и здесь. Поручение короткое. Как ты думаешь, от кого оно?

— Поручений мне никто не передает, друзья сами говорят, что им нужно. А ты со мной дурака валяешь или хочешь меня позлить.

— Еще чего! Смешные вы, ученые люди! Ну что из того, если я шучу? Неужели мы не можем поговорить как люди! Ладно. Друзья советуют тебе призадуматься над тем, что ты делаешь.

— Ты, должно быть, ошибся, наверняка не знаешь, с кем говоришь.

— Я не ошибся и знаю, с кем говорю. Призадуматься. Слишком ты поспешен, это может быть опасно. Для тебя, я имею в виду. Зачем ты на себя груз принимаешь, да еще когда тебя никто не заставляет? Что за забота человеку без забот! Так ведь, а?

Итак, угроза. Намеренно уничижительная, вложенная в уста полицейского дурачка, который еще и забавляется, давая мне советы. Сейчас я ему интересен, как редкий зверек, попавшийся в капкан, он даже питает ко мне симпатию: я мог бы доставить ему радость.

— Хорошо,— ответил я, подавляя гнев, так как не желал проявлять его перед этим человеком.— Скажи своим друзьям…

— И твоим.

— Скажи этим друзьям, что я благодарю их за совет, хотя они могли и сами мне это сказать. А за все, что я делаю, я отвечаю перед богом и перед своей совестью. Ты запомнил?

— Как же нет! Но мог бы, я думаю, ответить и перед кое-кем другим. Перед богом легко, он простит. А перед своей совестью еще легче: навяжешь ей тысячу оправданий. А вот когда окажешься в цепях, наверху в крепости, придется потруднее. И когда узнаешь, что ты под подозрением.

— Я ни в чем не виновен.

— Ну да, не так уж не виновен. Кто из нас не виновен, скажи честно. Ну вот, например, приходит в текию гуртовщик Хасан? Приходит. Водите вы разные разговоры? Водите. Ну и…

— Как тебе не стыдно!

— Мне не стыдно, эфенди. Ну и не в текии ли спрятался беглец? В текии. Убежал ли он? Да, убежал. А кто ему помог убежать?

— Я позвал стражников.

— Поздно ты позвал стражников. А о прочих провинностях я и не говорю. А ты говоришь: не виновен! И опять же, кто-либо обо всем этом тебя спрашивал? Никто. Ну вот и говорю, не ищи беды. Не хочешь — твое дело, не так ли? Мое дело сказать.

— Это все?

— Куда же больше? Для умного человека и это было бы слишком. Но если понадобится, найдется еще, не беспокойся. Вначале так все спрашивают: это все? Но потом уже не спрашивают. Я люблю храбрых людей, только где они? За несколько лет хорошо, если один найдется чуть позаносчивей. Один среди стольких. Плюнуть на мир охота! Вот так. И не говори потом: я не знал. Теперь ты знаешь.

Он смотрел на меня с тем же интересом, как и вначале, но теперь он сделал свое дело и желал увидеть результат — сумел ли он посеять во мне страх.

Слова его встревожили меня, но страха я не испытывал. Преобладала злоба. Родилось даже упрямство — выстоять,— вызванное мимолетной мыслью о том, как они хотят остановить меня в том, что я по справедливости делаю. Это означает, что они не уверены и боятся. Ибо будь это не так, чего бы они стали предупреждать? Сделали бы по-своему, не обращая внимания на то, как я поступаю и что говорю. Это лишь утвердило чувство, давно возникшее у меня, что я нечто значу здесь, в этом городе, в ордене дервишей, что я не прошел по свету незаметным и незначительным. Они не настолько глупы, они знают, что напади они на меня в открытую, это принесет им только вред, тогда они бы показали, что никого не уважают, даже самых честных, самых преданных, а этого уж они не хотят, да и незачем.