Эрнест Пепин - Танго ненависти

Он провалился в дыру. В странную дыру без дна. В бездну. В бездну, не имеющую названия. Бо-бо, мамочка, бо-бо! Бо-бо, жизнь, бо-бо! Дыра бо-бо! Ветер развеял все его иллюзии. Это не сухие листья летят, это его крики. Он стал рыданием. Страданием. Все перестало существовать. Где она? Где она спрятала свое тело? Я ей прощу все! Даже любовника, возможно. Черт с ним! Она уже заплатила. Лишь бы она вернулась!

Его тело разбилось вдребезги в глубинах этой дыры, а его разум подвергся разграблению. Нужно идти на работу. Вечером можно упасть на землю и плакать. Днем следует держаться прямо, сжав зубы. Сердобольная женщина убаюкивала его стенания. Она так старалась, убаюкивая его стенания. Он не слышал ее. Он не видел ее. Он не чувствовал помощи, что предлагали ее руки. Немощный, да! Импотент, да! Он утратил все пять чувств. Женщина-скорая-помощь пыталась завести его, как старый будильник. Но он больше не мог показывать время. Полдень, полночь, все едино. Женщина-скорая-помощь говорила ему, что в сутках двадцать четыре часа и что солнце восходит по утрам. Он отвечал, что без жены для него всегда ночь, а ночь без нее становится могилой. Но часы все же шли. Это проклятое солнце, как ни странно, вставало! Ему было наплевать! Все его чувства окрасились в цвет грязной посуды. Но надо работать, а вдруг она вернется. Когда она вернется?! Сколько дней, сколько ночей! Проклятье! Алло! Алло! Алло! Нет, не видели… Нет, не знаем! Но держись, старина! Все — убийцы! Он обвинял их в заговоре. Немые бабуины, наплевавшие на его несчастье. Все — убийцы! Он дойдет до президента Республики. Он дойдет до Международного суда в Гааге. Он дойдет до ООН. Он не шел никуда. Он тихо опускался на колени… Ниже, еще ниже, на все четыре лапы. Он ел с руки одиночества. Одна из ее подруг объяснила ему, что для Ники это был прекрасный повод! Повод — вот чего она ждала уже тысячу лет и по прошествии тысячи лет смена острова показалась ей поводом! Повод! Абель больше не двигался, больше не звал. Забившись в угол, он ждал знака. Возможно, она выпустит в небо несколько колечек табачного дыма. С ней все возможно. Но неба больше не было. Небо упало. Как обычный перезревший плод. Он нанизывал дни и слезы на одну нить, сплетая ошейник. Ошейник для пса без хозяина. Пса без будки. Пса без миски и без прогулок. Его одолели блохи раскаяния. Он никогда не тревожил свое сердце, и вот теперь он кусает хвост собственной гордости.

Он судит себя. Невиновен! Невиновен, господин судья, я всего лишь любил ее. Но почему тогда вы изменяли ей? Я никогда не умел жить по-другому, господин судья, но это не означает, что я не любил ее. Так было со стародавних времен, господин судья! С рождения дьявола, с начала рабства, даже до появления рабства! Я никогда не мог иначе… Обвиняемый издевается над судом! Он продемонстрировал всю глубину своего цинизма и легкомыслия. Вы нарушили верность. Вер-ность! Вы знаете такое слово? Господин судья, я самый верный муж из всех наивернейших мужей, но брак — это не тюрьма! Я могу отдать за нее жизнь, но… Обвиняемый, вы идиот! Сумасшедший и отвратительный! Вы приговариваетесь к тому, чтобы встретиться с ней и испытывать ее ненависть до конца ваших дней. Ее ненависть будет тяжелее покаянной молитвы. Дольше вечности. Более страстной, чем любовь. Страшнее, чем десять казней египетских. Ее ненависть приведет вас в газовую камеру. Ее ненависть сошьет штандарт из вашей кожи. Ее ненависть разъест ваше тело, как проказа. Она станцует на вашем сердце. Она станет полуденным солнцем, плавящим ваши мозги. Гвоздем… колом… невыкорчевываемым баобабом… Спасибо, господин судья. А она? Кто будет судить ее? Мы собрались здесь, чтобы судить вас, и никого более. Вы имеете дерзость обвинять ее? Я не обвиняю… Я лишь пытаюсь понять… Понять что? Ненависть, господин судья! Ведь я сеял только любовь. Нет, месье, вы ее растранжиривали! Человек, который транжирит воду в пустыне, — преступник! Я вас уверяю, господин судья, что я всего лишь хотел дать напиться каждой песчинке, изнывающей от засухи. Достаточно! Уведите обвиняемого!

Три долгих месяца время преследовало и казнило его. Он изматывал время ночными попойками, окружая себя толпой случайных друзей, он изматывал время, разжигая угли лживой любви. Однажды он даже отправился в сомнительный квартал, источавший грязный запах manawa [15] Проститутки, обслуживающие клиентов на борту яхт и катеров (креол.). , торговавших своим золотистым треугольником. Время мстило ему, изматывая угрызениями совести, когда он продолжал упиваться горечью пошлых радостей. Единственным его настоящим другом стала красная рыбка, кружившая в аквариуме. Он взял ее из сострадания, менял ей воду с самоотверженностью виновного, кормил ее крошками, как собственного двойника. Друг по несчастью в ограниченном пространстве аквариума, совершающий неистовые и беспорядочные движения. Так он научился любить животных.

И вот после многочисленных посольств, многочисленных переговоров она все же вернулась. Он так никогда и не узнал причину ее возвращения. Вначале одна, как дикое, недоверчивое животное, приближающееся к предложенному лакомству. Затем вместе с мебелью. И, наконец, с детьми. Время вновь стало временем. Будильник обрел свои часы. Слезы не оставили никаких видимых следов. Дом. Семья. Он и она. Спасибо, жизнь!

В волшебной сказке они родили бы много детей. Зажили счастливо. Но так бывает только в сказке. А жизнь не кончается. Она шлифует все вокруг себя, как река гальку. Она проводит чистку и оставляет по берегам лишь белые скелеты деревьев. Жизнь-пиранья. Жизнь наносит морщины, становящиеся трещинами. Она переворачивает песочные часы, чтобы отсчитывать секунды между рождением и смертью, между смертью и рождением. Это всегда одно и то же время. Но всегда разный ритм. Бигина, вальс, танго — мы все танцуем вплоть до похоронного марша. До той секунды, пока не собьемся с ритма. Вот что отвечали ее глаза, когда он спрашивал «почему».

После сафари, охот за сокровищами гробниц фараонов он оказался здесь, на кровати. Вслушиваясь в воспоминания, он срастался с новым одиночеством, подстерегающим звезду…

Я здесь не для того, чтобы говорить правду, ведь я всего лишь рассказчик-врунишка. Я здесь и не для того, чтобы говорить ложь, ведь я повивальная бабка правды. Но если сказать по правде, то я хорошо знал этих двоих. Откуда? Это не важно. Главное, что я их знал, и заверяю: все, что они могут рассказать о себе, находится в миллиардах световых лет от микроскопических крупиц правды.

Я сам, я сам никогда не видел, чтобы так безжалостно рубили мачты своего корабля. Я тщательно перебрал пыльный чердак моей памяти, но не нашел ничего подобного, что походило бы на это безумие. Представьте себе Абеля — мужа (но никто на сегодняшний день толком не знает, что такое «муж»!). Я бы сказал, что он действительно славный парень. Заслуживший право здороваться с десятью тысячами солнц. Всегда такой потрясающий в нарядах, напоминающих о креольских денди. Он любил прекрасный французский язык, катающий на языке раскатистую, маслянистую «р». Он любил своих друзей и соседей и щедро делился с ними добрыми словами, освещавшими их сердца. Я бы даже сказал, что он всегда с готовностью использовал помощь тысяч рук, чтобы исправить, подровнять круги, что мы чертим на грифельной доске жизни. И если была единственная вещь, которую он не мог ненавидеть, то это женщины. Достаточно было взглянуть в его глаза, плавящиеся как масло на горячем бутерброде, при приближении какой-либо дамочки, чтобы понять, насколько он их обожал. Кто-нибудь бы сказал, что пламя вспыхнуло от спички. Конечно, рядом с Никой он принимал безразличный вид. И не для того, чтобы соврать, нет, он просто не мог оскорбить ее. Но вдали от ее всевидящего ока он тут же приступал к маневрам по завоеванию женщин и ткал паутину ловушек, как истинный военный генерал. Но его несчастье заключалось в том, что глаза Ники (и уж даже и не стоит говорить об ее ушах, более чутких, чем любые локаторы), глаза Ники, скажу я вам, никогда не теряли из виду даже малой толики его пиршества плоти. Конечно, ее не было рядом, когда он, поигрывая своим бархатистым басом, привлекал-завлекал сотни ночных бабочек или когда он менял одну задницу на другую во время самых развеселых месяцев своей жизни. Но она пожинала урожай слухов, которые разносила неутомимая глотка острова, она умела делать выводы и складывать крошечные частички мозаики, поэтому всегда хватала его за руку, когда он отхлебывал из чаши удовольствий.