Сергей Дигол - Практикант[СИ]

Зато, могу поручиться, все помнят о том, как в желтом автобусе, доставившим наши загоревшие и размякшие от обилия шашлыков и вина (а у некоторых — и от секса) тела, я наклонился к Ксюше и прошептал ей, правда, так, чтобы услышала лишь она:

— Ты не боишься, что муж узнает?

Я, конечно, лукавил, и мне было все равно, что Ксюше скажет муж. Беспокоило меня другое: что он скажет мне. Но и то, и другое совершенно не волновало Ксюшу, которая взглянув на меня так, словно я сморозил глупость, небрежно бросила:

— Муж в Испании.

Я откинулся на жесткое кресло автобусного сиденья, хотя собирался сделать нечто противоположное — дотянуться своей головой до головы Ксюши и поцеловать ее в щеку.

Муж в Испании!

Наверное, с не меньшим удовольствием эти три слова, завертевшиеся у меня в голове, повторял бы сам Ксюшин муж, будь он в этой самой Испании с туристической целью, а не на постоянной каторжной работе. Ухаживает ли он за коровами на ферме в Толедо, или выгребает мусор в Валенсии — уточнять у его супруги я не стал. Лишь пару месяцев спустя поинтересовался, почему мы встречаемся у меня дома, и ни разу — у нее?

— Разве у тебя нам плохо? — с ненавистью взглянула она на меня, и я не стал терять времени даром, пока в ее глазах читалось неудержимое желание.

Нам и вправду было замечательно — я даже мысленно благодарил отца за его затянувшийся загул: в то, что с этой теткой с редкими волосами у него серьезно, я не верил до сих пор. Даже после той сцены у такси и отцовской декларации о предстоящем браке.

Странное чувство — страх от того, что отец все–таки ушел и все–таки неверие в то, что это правда отступило, как пугливость ребенка, которого долго пугают милиционером и который, встретив наконец живого стража порядка, видит перед собой обычного человека, да еще и в форме с блестящими звездочками на погонах. За пять лет папа так и не вернулся, а голос его — в телефонной трубке, разумеется — я слышал еще реже маминого, которая и без того стала звонить реже — не более двух раз в месяц. Ее интерес к отцу теперь ограничивался заботой о его здоровье, в самом общем, конечно, виде, и стоило мне сказать, что все в порядке, мама успокаивалась и начинала рассказывать о своем новом объекте обожания — внучке Лизе, которая, вероятно, и была тем единственным живым существом, который помог маме не сойти с ума.

Если верить маме, каждое новое лето должно было стать решающим, ведь каждую весну мама обещала (или лучше грозилась?) нагрянуть в один из летних месяцев — «в гости», как она теперь отзывалась о собственном доме. На третье лето я уже не испытывал, как перед двумя предыдущими, нервный озноб, когда представлял эту сцену, когда–то давно, в детстве, представлявшейся мне единственно правильной: папа, мама, брат и я. Теперь все вместе мы могли бы лишь ругаться или молчать. Но мама отделывалась лишь обещаниями, да и звонила все реже, и мне, за неимением других поводов для паники (возвращение Ксюшиного мужа представлялось еще менее реальным, чем приезд мамы), оставалось умолять судьбу не сводить меня с двумя людьми — с Дианой и Алиной.

Расположение «Капсулайна» за чертой города ограничивало сотрудников в свободном времени, зато я чувствовал себя в относительной безопасности — встречи с моими бывшими пассиями, места жительства и работы которых не давали им повода отлучаться за пределы центрального района Кишинева, располагались явно на периферии теории вероятностей. И все же каждый раз, когда желтый служебный автобус, доставлявший нас на работу и обратно, проезжал по центральным улицам, я невольно отворачивался от окна. Как, наверное, поступает любой человек, который не знает, чего от себя ожидать. Я не боялся мести за прежние обиды, да и никогда не верил в женскую месть. Разве что по отношению к другой женщине.

Опасался я другого: что не смогу отказать. И, главное, что после Ксюши Диана и Алина устроят меня так же, как опята после трюфелей.

Ведь, черт побери, пять лет не сгладили новизны, и Ксюшины груди притягивали мой взгляд так же, как жертва — оптический прицел убийцы. Даже сейчас, когда Ксюша безбожно промерзла на заводском складе.

— Давай в кабинете, — говорит она и тянет меня за руку.

Я послушно следую за ней через огромный опустевший цех, озираясь от отдающих эхом наших собственных шагов. Должно быть, Ксюшино цоканье выглядит со стороны странно: всю свою одежду она прижимает к груди, предоставляя мне возможность любоваться ее безупречной спиной и задом. Впрочем, кроме нас на всем заводе ни души, поэтому изумиться видом странной процессии — идущих гуськом обнаженной женщины и пялящегося на нее сзади молодого человека, минуту назад наскоро застегнувшего брюки, — некому. Мы вполне можем сойти за циничных вероотступников: как ни крути, а за отделанными снаружи металлической вагонкой стенами цеха — Пасхальное воскресенье, единственный день в году, когда с «Капсулайна», работающего без выходных и в три смены, отпускают даже охранников.

Нашему интимному дебюту за пределами моей квартиры мы целиком обязаны Ксюше, вернее двум ее неоспоримым преимуществам — ключам от офиса и от цеха в сумочке и коду охранной сигнализации в голове. Сигнал, конечно, фиксируется на пульте охранного агентства, но и в этом случае Ксюша имеет шанс отличиться, наврав, что забыла на работе отчет, который собиралась доделать дома.

Словно проплывая через грот, мы проходим по низкому коридорчику, отделяющий огромный цех от офисных помещений, и когда Ксюша упирается локтями в сиденье собственного рабочего кресла, мне кажется, что я ослышался и поэтому она повторяет:

— Постарайся сделать как можно больнее.

Я понимаю, что сегодня мне будет позволено наверстать единственное за четыре года упущение — посетить заветный черный ход. О нет, я далек от мыслей, что это неэстетично или, более того, антисанитарно. Я хорошо помню, какие чувства вызывал у меня черный ход тетушкиной пятиэтажки в Одессе — всегда наглухо закрытый, с ржавой ручкой и нитями паутины в замке. Для меня он оставался символом недоступной загадки. Табу — почти таким же, каким пять лет назад был анальный секс с Ксюшей. И, если честно, мой первый подобный опыт за всю жизнь.

Легкое разочарование, вероятно, не самое худший итог после слишком долгого ожидания. И уж точно, то, что я наконец получил — не такая уж солидная компенсация за две новости, которые мне сообщает Ксюша, когда одевшись, придирчиво смотрится в косметическое зеркало:

— Я увольняюсь, — говорит она и, не отрываясь от своего отражения, добавляет, — и уезжаю к мужу.

Я — ходячее пособие по изучению коллективного бессознательного. По меньшей мере, в области пресловутого «стадного инстинкта». Ну, или — невелика разница — коллективного разума и его воздействия на отдельную бессознательную личность.