Вячеслав Кашицын - Ни стыда, ни совести [сборник]

Это была, вероятно, любовь с первого взгляда. Впрочем, он не спрашивал себя почему. Почему, подбирая себе квартиру, мы однажды, едва переступив порог, чувствуем: это наш дом? Почему, отыскивая дубленку, мы узнаем нашу еще до примерки? Он с трепетом согласился сделать пробный заезд, когда менеджер, слегка утомленный ее описанием, экскурсом в ее внутренности, восхвалением ее хода, — предложил сесть за руль. И тут она — или снова почудилось бедному студенту? — вновь мигнула, но не фарами (менеджер отвернулся), а поворотным рубиновым огнем, приглашая. Как уютно было внутри нее! Она словно обнимала невидимой оболочкой ласки; это нельзя было назвать грубым словом «комфорт» — ни эти мягкие сиденья, ни эту гладкую панель, ни податливую ручку передач, ни услужливый руль! Она, мнится, даже — ну и фантазер же ты, студент! — чуть лукаво хохотнула, когда он выжимал сцепление. И — смутилась; с готовностью отозвалась на пожатие педали, мягко тронулась; и потом вела себя до того естественно-невинно, до того порывисто-трогательно — подчинялась малейшему движению руля, готова была лететь от слабейшего нажима на газ, сконфуженно становилась при первой попытке торможения. Это был сон — яркий, незабываемый, мгновенный…

Что испытывал он, расставаясь с ней? Восторг, сожаление, тоску, горечь.

Менеджер, понимая его, не рассердился. Не все могут позволить себе — быть вместе…

Бедный студент вышел; и чувство отчаяния от неспособности обладать ею, чувство унижения от своей несостоятельности — сменилось гневом на себя, потом решимостью.

Что было делать? Он продолжал ходить пешком, стыдясь. Поглядывал изредка на блестящих, только что с конвейера, красавиц, которых вели уверенные и состоятельные. Но — куда им было до нее! В минуты слабости — решимость отступила так же быстро, как и явилась — он пробовал такси. С его точки зрения, это было хуже, чем пешком, но с кем-то он должен был приобретать опыт! И конечно же, каждый день он ходил смотреть на нее, — боясь попасться на глаза менеджеру; и она так же — он не верил зрению! — мигала ему фарой из-под немытого, в грязных потеках, стекла; а то вдруг, казалось, исполнялась какой-то дрожью, и мнилось, что она вот-вот взлетит. Потом она исчезла.

Прошли годы. Кем становятся иной раз бедные студенты? Известно. Он стал вполне благополучным, вполне состоятельным господином, слегка лишь неудачливым в личной жизни. Неудачливость эта действительно была легкой: он часто теперь пользовался такси, а иногда мог заказать и кортеж; кроме того, у него была служебная — модель с обложки! Что же до постоянной, которая принадлежала бы одному ему… Может быть, он ждал. Может быть, надежда его оказалась сильнее лет. Но — одним дождливым вечером он встретил ее снова.

Это произошло — как происходит все, что суждено судьбой, совершенно случайно. Он выходил из ресторана, ища глазами кокетливо-влажные шашечки, — и увидел ее.

Та же. Уже не так блестит, и крыло чуть помято, и «дворники» медлят… Но это была она. Пусть она и сделала вид, что его не знает, отвернула, кажется, в сторону фары, погасила габаритные огни: хотела стать неприметней. Но годы и опыт прибавили ему решительности. Он уже не тот, что был раньше! С твердым намерением завоевать ее он бросился на приступ. Тот, кто сидел за рулем, впрочем, не стал упираться.

Так она стала его. Месяц тот стал поистине «медовым», — словно своей покорностью и лаской (это ли называется «комфортом»?) она хотела отплатить ему за годы ожидания. Его статус, впрочем, не допускал скоропалительности; он справил ей — покамест — «ракушку» перед домом, обдумывая, как представит ее родным, как приедет на ней в контору.

Много средств, разумеется, ушло на ремонт. Под руками грубых автомастеров, она, казалось, смущенно и смятенно улыбалась ему («Нравится?»), заливаясь краской в прямом и переносном смысле, перенаряжаясь бесчисленное количество раз — для него! — и наконец, выплыла из автосервиса преображенная, прямо к нему в объятия.

Он сел за руль и поехал к родителям.

«Ракушку», разумеется, сбыли. Он приобрел для нее бокс в многоэтажном гараже, против которого, судя по помигиванию ее обновленных огней, она горячо протестовала; но потом все же согласилась. Была она тактична и улыбчива — перемиг поворотников! — и с родителями, особенно с его мамой, которая, впрочем, недвусмысленно дала понять, что ее сын достоин большего. Сослуживцы же восприняли его приезд за ее рулем, как новый повод его поздравить, что, разумеется, не исключало сплетен; однажды он заметил, как служебная громко фыркнула, проезжая мимо. Но все это не имело значения. Ведь он обрел ту, о которой мечтал! И не беда, что она изменилась — все мы меняемся, — не беда и то, что стала не столь быстроногой, — есть новые шины, которые скрасят этот маленький недостаток. Вот только о том, что он ходил пешком — а тем более о такси! — не нужно было ей рассказывать, тут он дал маху. Она, конечно, и виду не подала, даже фарами не мигнула (даром что вся электропроводка была новая), — но он почему-то почувствовал себя виновато. И отчасти чтобы устранить это чувство вины, приобрел ей вместо бокса в многоэтажном гараже — гараж отдельный, да не на одну, а на две машины. Возможно, он что-то не договаривал; нет, он ей не изменял, но… Конечно, служебная осталась в прошлом. Да, представительский класс, так что с того? Она ничем не лучше тебя, хоть и моложе. Духи? Ну, что ты, дорогая, от тебя же тоже бензином… Ну, все, все. Прости, я… А что мама? И тебя — люблю… Но ведь только что ремонтировал! И противоугонку новую, и замки, и даже щеточки эти, не понимаю, зачем они нужны! Да, может, другие и лежат под своими — по воскресеньям… Я — жлоб и развратник? А сама… Так вот почему это тип с тобой так легко расстался, сдал мне за полторы! Подсунул битую! А я-то думал… Да, и такси! И служебная была, и не одна! Да лучше пешком! О, Боже, за что мне это? А все мое стремление, чтобы «все как у людей»! Неужели все эти мучения — оттого, что я слишком люблю комфорт?

Что может рассказать о человеке его бумажник? Очень многое. По крайней мере, если на минуту отбросить условности и исследовать портмоне — эту святая святых — Ольги Петровны Сажиной, бухгалтера фирмы «Эктон-инвест», то можно обнаружить не только собственно деньги, но и, вероятно, некоторые из особенностей ее характера. Ее портмоне — кожаное, с кнопкой на застежке, слегка потрепанное, но служащее ей верой и правдой уже многие годы, — разворачиваясь, обнаруживает в себе три отделения и раз, два, три… четыре кармашка. В первом отделении у Ольги Петровны, особы деятельной и практичной, лежат американские доллары, которые она, не без сожаления, чаще всего по десять — двадцать, обменивает на российскую валюту; во втором — рубли, расходуемые ею тоже расчетливо, но с большей беззаботностью; в третьем — карточки, «Cirrus Maestro» и «Visa Electron», предназначенные не только для хранения средств на черный, пока еще, слава богу, не приходящий день, но и для получения заработной платы; что же до кармашков, то они содержат мелочь, от которой Ольга Петровна по возможности избавляется, проездной билет, квитанции и чеки… фото ее детей. Купюры меняются, пару раз за эти одиннадцать лет были сменены и карточки, — но снимок двух дочерей Ольги Петровны остается на почетном месте, на самом развороте; раскрывая бумажник, она видит, прежде денег, тех, кем дорожит всего больше: старшую, Валерию, которая, выйдя замуж за итальянца, бездетная пока, содержит пиццерию в Генуе, и младшую, Алену, которая разведена, ожидает ребенка и преподает русский язык во Львове. Обе дочери известили ее — одна письмом, другая звонком, — что этот Новый год будут встречать с ней; однако Ольге Петровне до сих пор — даже в эту минуту, когда она одевается, чтобы отправиться за покупками, — не верится в это. Они так давно не собирались всей семьей! Она спешит. Разве может она ударить в грязь лицом? И пусть осталось всего около пяти тысяч рублей, а валюта уйдет на долг Нине Раткевич за стиральную машину, пусть нужно приобрести все для торжества и подарки, а зарплата только завтра — Ольга Петровна, выходя из дома, улыбается. Завтра, завтра… Известно, сколько рублей упадет на карточный счет, а вот доллары… В силу неразвитости экономики она до сих пор получает вознаграждение в виде двух неравных частей — рублевой и валютной — и последняя часть, о которой Ольга Петровна думает не без волнения, может оказаться больше, чем обычно; она надеется, что «бонус» — так называют прибавку ее сослуживцы — ляжет завтра ей на стол в плотном конверте. Поэтому на рынок, где продукты, специи, овощи и фрукты не в пример дешевле, чем в супермаркете, Ольга Петровна отправляется… ах, уже отправилась! — в приподнятом настроении.