Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна

Я оглянулся на Хему. Она поняла. Каким ветром нас сюда занесло? Неужели это Гхош заявил о себе? Уж он-то наверняка знал, что скульптура Бернини находится в двух шагах от нашей гостиницы, пусть даже никогда не был в Риме. Гхош привел нас сюда не для того, чтобы показать мраморную святую Терезу, а чтобы мы увидели сестру Мэри Джозеф Прейз во плоти, ибо эта фигура всегда олицетворяла для меня маму. Я пришел, мама.

Мы зажгли свечи. Хема опустилась на колени, отблески пламени дрожали у нее на лице, губы шевелились. Она верила во всех богов, в реинкарнацию и воскресение — и не видела противоречий в этих тонких материях. Как я восхищался ее верой, ее отзывчивостью — последовательница индуизма ставила свечку в память о монахине-кармелитке в католическом храме.

Я тоже преклонил колени, обратился к Господу, и к сестре Мэри Джозеф Прейз, и к Шиве, и к Гхошу — ко всем тем, кто жил у меня в душе и во плоти. Благодарю вас за то, что жив, за то, что сподобился увидеть это мраморное чудо. На меня снизошло спокойствие, чувство завершенности, словно, придя сюда, я окончил некий цикл и теперь могу отдохнуть. Если «экстаз» означает внезапное проникновение священного в повседневную жизнь, то — да, на меня снизошел экстаз.

Мама заговорила.

Ей еще будет что сказать, но пока я об этом не подозреваю.

Мы прилетели ближе к вечеру. Прошло уже почти семь лет, как я покинул Аддис-Абебу. Белые строения Миссии как-то стесались, сносились, точно археологические находки до реставрации.

У Шивиного навеса я попросил таксиста выпустить меня.

— Дальше пойду пешком, — сказал я Хеме.

Я стоял, вслушиваясь в шелест шин отъезжающей машины; листья сухо шуршали, словно монетки, пересыпаемые рукой ребенка. Звук этот больше не казался мне зловещим. Вот он, выщербленный бордюрный камень, остановивший мотоцикл, но не его наездника. Я посмотрел вниз, на деревья, на тени, куда он упал. Это место уже не внушало мне страх. Все мои призраки исчезли, возмездие, которого они домогались, свершилось. Я взглянул поверх деревьев на город. Небо намалевал безумный художник, наполовину закончив работу, он вдруг отказался от лазури и разбрызгал по полотну охру, краплак и сажу. Ярко освещенный город сиял, но то здесь, то там его накрывал туман, что стелился по земле, точно дым от многочисленных маленьких сражений.

Я поднялся по склону холма к дому, обуреваемый тысячью воспоминаний. Вот мы с Шивой торопливо скачем на трех ногах, чтобы успеть к обеду, вот мы и Генет возвращаемся из школы домой… Впереди показались фигуры, обступившие такси и Хему. Матушка, Гебре и Алмаз отошли от машины, готовясь встретить меня, их силуэты четко выделялись на фоне угасающего неба.

После нашего приезда прошло три дня, когда матушка вызвала меня в приемный покой. Юная девушка, которую забодал бык, истекала кровью. Если бы мы взялись ее куда-то перевозить, она бы точно умерла. Я сразу забрал ее в Третью операционную и быстро нашел источник кровотечения. Последующие действия — удалить поврежденную кишку, промыть брюшную полость, вывести колостому — были рутинными, но очень сильно на меня подействовали. Я почувствовал себя на священной земле, на том месте, где со скальпелем в руке стояли Томас Стоун, Гхош и Шива. Закончив операцию и собравшись уходить, я посмотрел на стеклянную дверь, отделяющую Третью операционную от ее нового соседа, операционной номер четыре, и увидел Шиву. У меня перехватило дыхание.

Шива, мы никогда тебя не забудем, сказал я своему отражению. Наверное, этими словами я определил свое будущее.

В комнате Шивы среди его вещей я нашел ключ с брелоком в форме государства Конго. Под навесом обнаружился странного вида мотоцикл с ярко-красными куцыми крыльями, каплевидным бензобаком, рулем, который в Америке назвали бы «обезьянья трапеция», и сверкающими хромом колесами. Хема сказала, что Шива купил мотоцикл с рук пару лет тому назад и без конца с ним возился. Выезжал на нем поздно ночью, когда дороги были пусты. Ушастый мотор показался мне знакомым и, когда я его завел, низким рокотом подтвердил свое происхождение.

Я оперировал три дня в неделю, а когда срок действия моего обратного билета подошел к концу, не стал ничего предпринимать.

Печень Шивы работала во мне прекрасно год за годом. Помогли и инъекции иммуноглобулина против гепатита В. Вирус заснул настолько глубоко, что ни один анализ крови не смог его обнаружить. Матушка-распорядительница настаивала, что это чудо, и я был принужден согласиться.

В 1991 году, через пять лет после возвращения, я стоял у ворот Миссии, как когда-то в детстве, и смотрел, как силы Народного фронта освобождения тигре и прочие борцы за свободу входят в город. Одеты они были так же, как и эритрейские партизаны, с которыми мне довелось встречаться: рубахи, шорты, сандалии, на груди патронташи крест-накрест, в руках — винтовки. Они не маршировали строем, но их лица выражали уверенность в себе. Людей, знающих, что борются за правое дело. Никаких беспорядков, никакого мародерства. Единственным мародером оказался сам товарищ Пожизненный Президент, который, прихватив казну, бежал в Зимбабве, где его подельник Мугабе предоставил ему убежище. Менгисту все презирали, он опозорил нацию, до сих пор никто о нем не может сказать доброго слова. По словам Алмаз, души загубленных им людей собрались на стадионе и готовы оказать ему достойный прием на пути в ад.

Каждый вечер, перед тем как отправиться спать, я заглядывал к матушке. Годы не прошли для нее даром, руки дрожали, спина сгорбилась, но она, как и раньше, радовалась жизни. Под звуки Баха — ее единственной пластинки — мы с ней выпивали по чашке какао. «Глория» никогда ей не надоедала и в моем сознании неразрывно связана с матушкой. Сидя со мной, она предавалась воспоминаниям и улыбалась так, словно всегда знала, что я вернусь на землю, с которой был изгнан. Она всегда хотела, чтобы Бог призвал ее к себе во время молитвы или во сне, и ее просьба была услышана. В 1991 году, через несколько месяцев после того, как Пожизненный Президент бежал, я обнаружил ее тело в кресле, пластинка на проигрывателе продолжала вертеться. Еще вчера под ее присмотром высаживали новый сорт розы, Rosa rubiginosa «Shiva», который она официально зарегистрировала в Королевском обществе. Казалось, весь город, от богача до последнего бедняка, явился на похороны. Алмаз сказала, что души тех, кто был благодарен матушке, рядами выстроились вдоль улиц, ведущих на небо, и что ее трон находится рядом с Марией.

Алмаз и Гебре удалились на покой и обосновались в новых удобных жилищах, выстроенных для них Миссией. Теперь они вольны были тратить свое свободное время как заблагорассудится. Я бы не удивился, если они посвятили его посту и молитве.