Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна

«Институт хирургии фистулы имени Шивы Стоуна», возглавляемый Хемой, растет, равно как и его финансирование. Хема трудится не покладая рук, и молодые гинекологи со всей Эфиопии, а также из других африканских стран приезжают на стажировку и приобретают квалификацию.

Штатная стажерка, принимавшая меня в своей комнате много лет тому назад, тоже в Институте Шивы и под руководством Хемы выросла в неплохого хирурга, успешно обучающего молодых докторов (между прочим, нелегкая задача). Я пристал к ней, чтобы открылась, как ее зовут на самом деле.

— Найма, — сказала она.

Но для всех, включая ее саму, она так и осталась штатной стажеркой — никто никогда не называл ее иначе.

Просматривая бумаги матушки, я обнаружил, что анонимный жертвователь, много лет финансировавший работу Шивы, был не кто иной, как сам Томас Стоун. Сейчас он занят поиском филантропов, чтобы выделяли средства на поддержку Миссии.

Только в 2004 году послание сестры Мэри Джозеф Прейз попало ко мне. Это случилось сразу после Нового года по западному календарю, в ту пору, когда мимоза, окружившая здание поликлиники, покрылась фиолетовыми и желтыми цветами и воздух наполнился ароматом ванили.

В перерыве между операциями я заглянул в автоклавную. Фото святой Терезы Бернини висело несколько криво. Поправляя его, я обнаружил, что крюк, на котором висит картинка, шатается. Чтобы его укрепить, пришлось фото в рамке снять со стены. Толстая бумага с обратной стороны с одного конца отклеилась — автоклав насыщал влагой воздух в помещении. Я попытался прилепить подложку обратно. Из-под нее выскользнула тоненькая бумажка, исписанная синими строчками.

Руки у меня никогда не дрожат, но сейчас пожелтевший листок так и прыгал перед глазами.

Он был почти прозрачный, казалось, вот-вот рассыплется в прах. Как Гхошу до меня, мне предстояло решить, читать ли чужое письмо. Я был уверен: это письмо, которое мама написала накануне моего рождения. Потом оно попало к Гхошу, затем ко мне. Я увез его в Америку, привез обратно. В течение двадцати пяти лет я понятия не имел, что оно у меня. До этой минуты.

Маленьким мальчиком я спрашивал, глядя на картинку: «Когда ты придешь, мама?» И вот она пришла.

19 сентября Дорогой Томас!

Вчера вечером Бог велел мне повиниться перед тобой в том, чего я никому никогда не открывала, даже Господу. Много лет тому назад в Адене я отвернулась от Бога, так же, как Он отвернулся от меня. Меня постигло такое, через что не должна проходить ни одна женщина. Я не могла простить мужчину, обидевшего меня, не могла простить Бога. Лучше бы я умерла. Но я прибыла сюда, в Миссию, скрыв горечь и позор под облачением монахини.

В книге Иеремии, 17, сказано: «Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» Лукаво было мое сердце, когда я прибыла в Эфиопию.

Но наша работа изменила меня. Я осталась бы твоей ассистенткой до скончания века. А теперь все опять меняется.

Несколько месяцев тому назад ты был словно одержим бесом, и я пыталась дать тебе утешение. Теперь у меня под сердцем ребенок. Не вини себя.

Было нелегко укрыть свое тело от матушки, от посторонних. Много раз я собиралась сказать тебе. И не знала как. Но сейчас в меня вселился страх. Сроки подходят. Вчера вечером ребенок энергично шевелился. Это заставило меня задуматься: а вдруг Томас хочет, чтобы я осталась? Я появилась в Миссии и перед тобой, прячась от мира и с лукавым сердцем. Не годится, чтобы наше расставание было таким же.

Я должна бежать из Миссии, чтобы мой позор не пал на нее, как когда-то бежала сюда, чтобы скрыть свое бесчестье. Если, получив это письмо, ты придешь ко мне, я буду знать: ты хочешь, чтобы я осталась с тобой. Но что бы ты ни предпринял, моя любовь к тебе останется неизменной.

За операцией — обычной ваготомией и гастроеюностомией по поводу язвы двенадцатиперстной кишки — мне стоило немалых трудов сосредоточиться. Дорога домой показалась мне неизведанным путем.

Она любила его. Любила так сильно, что бежала из Адена к нему. Пятна крови на одежде, в которой она прибыла в Миссию, сказали мне то, о чем она не могла говорить. Преодолев все преграды, она предстала перед доктором — перед мужчиной, — с которым встретилась на корабле, отплывшем из Индии. А потом, многие годы спустя, она любила его так сильно, что готова была расстаться с ним. В последнюю минуту она решилась написать ему и обо всем рассказать. И принялась ждать, придет он, или нет.

И Томас Стоун пришел. Конечно же, она заметила, что он рядом. Он взял ее на руки, понес, пустился бегом, каждая его слезинка, что упала ей на лицо, знаменовала любовь. Он пришел не из-за письма, он его так и не получил, — просто в глубине души он знал, что наделал, и знал, что делать, ибо в душе его жила любовь.

Я представил себе, как Гхош после смерти мамы в поисках Томаса Стоуна заходит к нему в бунгало. На столе лежит новая книга с закладкой, где-то на видном месте — письмо. Стоун не видел ни книги, ни письма, поскольку всю предыдущую ночь проспал в кресле у себя в кабинете, как делал нередко, а после смерти мамы не появлялся у себя на квартире. Почему Гхош просто не отправил письмо Стоуну по почте? Во-первых, у него поначалу не было адреса. Всякая связь с Томасом прервалась. Правда, с течением лет Гхош, скорее всего, установил его местонахождение. В конце концов, Эли Харрису оно было всегда известно. Но по-видимому, Гхоша обидело упорное молчание: пусть, мол, старый друг заботится о моих детях, а я ни при чем. Шли годы, и Гхошу стало казаться, что, переслав письмо, он окажет Стоуну медвежью услугу. Более того, это может привести к катастрофе: вдруг Стоун, как всегда боялась Хема, возьмет и заявит о своих правах на детей. Да он, в конце концов, не поймет, о чем письмо, — не поверит ему!

Поняв, что смерть его не за горами, Гхош ощутил себя хранителем письма. Что, если оно спасет Стоуна, снимет камень с души? Что, если Стоун, хоть и с запозданием, вспомнит о своих сыновьях, восстановит справедливость? Ведь обида у Гхоша давно прошла.

И Гхош отдал книгу и закладку Шиве, а письмо — мне, тщательно спрятав его от меня. Я поразился благоразумию умирающего, вложившего письмо за картинку в рамке. Он препоручил дело судьбе — как это было похоже на Гхоша! Когда еще я разыщу Томаса Стоуна? Когда еще найду письмо? А если найду, передам ли адресату? Все это Гхош предоставил на мой выбор. Это тоже любовь. Гхош мертв уже четверть с лишним века, а по-прежнему учит меня, что доверие возникает только из подлинной любви.

— Шива, — произнес я, глядя в небо, где звезды разогревались перед ночным представлением, и вспомнил ту ночь, когда мне пришлось поспешно бежать и Шива подсунул мне «Краткие очерки» отца с закладкой внутри.