Алексей Ловкачёв - Приключения бывшего мичмана

— Молодой человек, чего вы так распереживались?

— Я… где я?

— Не надо так паниковать! Я всего лишь продезинфицировала свой инструмент. А вы что подумали?

И как показалось Алексию, она злобно засмеялась над ним и его страхами. Ему только и оставалось промямлить:

— Ничего я не подумал! Просто я заснул нечаянно.

Алексий будто в состоянии невесомости из отвратительного состояния перешел в плохое, то есть ему стало значительно лучше, однако все равно было нехорошо. Его мозг, будто спелое яблоко, изъеденное червяками, да еще и с дополнительной долбежной функцией продолжала точить одна маленькая, но въедливо пронзительная мысль: «Гори она гаром эта блядская жизнь! Да чтобы я, еще хоть раз посмотрел в сторону этих гребаных теток? Да ни в жизнь! Все! Завязываю свой судоходный канал таким крепким узлом, чтобы ни одна блядь какой бы она красавицей не оказалась, не смогла его развязать». А вслух он шепотом как молитву или заклинание повторял, запомнившееся любимую присказку своего друга моремана–подводника:

— Руби концы!

— Руби концы…

Суть этой истории очевидна без лишних слов: Блядству бой!

Ранним утром, когда сон переходит в дрему и сознание находится или в отключенном состоянии, или в волшебном мире бога Морфия, я услышал, как мой сосед Василий Иванович что–то бормочет. Затем сон, словно ватой, снова окутал меня. Через некоторое время я опять перешел в состоянии дремы от нелепого бормотания Василия Ивановича.

— Все сволочи, сволочи, сволочи… — повторял он.

И снова мое перманентное состояние из дремы перешло в сон, накрывший меня плотным и непроницаемым туманом, как бывает в море с кораблями.

До сих пор не могу понять, что это было. Или Василий Иванович, используя метод аутотренинга, убеждал себя, что все люди сволочи, или таким образом зомбировал остальных на то, чтобы они были–таки сволочами, — я не знаю, однако для уточнения его характеристики это отнюдь не лишняя информация. Внешне вполне благообразный старичок. А вот, поди ж ты! Прямо какая–то тотальная нелюбовь к собратьям по разуму. Впрочем, может, это от недостатка того самого разума или любви, а может, от отсутствия того и другого вместе. Некоторые тайники души человеческой непроницаемы и к ним возможны только специфические подходы в виде тесных лазеек, через которые в этот мрак хоть и не попадешь, однако кое–что подсмотришь или подслушаешь. Если честно, то не могу сказать, рад ли я был знать жизнь соседа по палате с этой стороны, наверное, правильней сказать, что нет. Это был отрицательный опыт, который не всегда может пригодиться. Ну да забудем про стариковские огорчения и вернемся к веселой и бесшабашной жизни нашего санатория, где я куролесил с ветерком.

А жизнь отдыхающих продолжала бить веселым и непринужденным ключом и все по тому же месту — по голове, а заодно и по печени с почками и, наверное, еще по каким–нибудь жизненно важным органам. И было это не в тягость, а всласть. А так как от вчерашних шашлыков еще кое–что осталось, то мы с Анатолием вновь были удостоены приглашения, чтобы повысить мужской кворум Александра все в той же компании нимф.

Поэтому я в составе десанта, состоящего из мобильной группы Гали и Вали, а также водителя Александра и Иосифовны, старшего на машине, был заброшен в Ушачи для пополнения запасов огнеметной жидкости и прочих необходимых компонентов застолья. Зашел в отделение родного Белагропромбанка, где укрепил свое пошатнувшееся финансовое здоровье. А мобильная группа показала, что таковой не являлась, так как вытащить наших девушек из трикотажной секции универмага не представилось возможным. Пока не перемеряли все фасоны и образцы одежды, они не успокоились. И только Иосифовна, наша главная нимфа, сидящая на командирском месте, не выходила из машины, зато всех без разбору поторапливала на белорусский манер:

— Ну, дзе яны дзелiся?

А потом мы все на той же уединенной полянке снова пили горькую настойку «Налибоки» в приятной и веселой компании, наслаждаясь стряпней Александра. Травили анекдоты и потешные жизненные истории, где Иосифовна и Анатолий скрещивали свои острые языки–шпаги в словесной дуэли, будто наточенные клинки. И стала Иосифовна живым и потешным талисманом компании еще задолго до нашего туда с Анатолием проникновения, а главное ее душой. Ее негромкий говорок с белорусским акцентом, будто в частушечном перепеве с командирским баском Анатолия, солировал и приятно ласкал слух и наши души жизненными байками и новыми анекдотами.

Здесь я обратил внимание на худенькую и стройную девушку Лену из Пскова — самую привлекательную в нашей компании и, пожалуй, во всем санатории, скромную и милую. Слегка застенчивая, сдержанная, она отличалось от всех врожденным тактом и интеллигентностью. Если быть до конца честным, то надо сказать, что на нее я обратил внимание еще раньше. В обеденном зале было три ряда столов, в первом ряду занимал место Анатолий, во втором, центральном, — я и в третьем — Лена. Садясь за стол, я поворотом головы налево видел Анатолия, направо — Лену. Только если Анатолия я знал, то Лену нет, тем более, тогда я в ней ничего особенного не увидел. Однако, чем дольше мы общались, тем больше находил ее интересной и привлекательной.

Как и вчера, нами сегодня успешно был пропущен ужин. Разумеется, на такие пустяки никто не обращал внимания. Зато с удовольствием продолжили общение на танцах. Увлеченный замечательным знакомством, я весь вечер танцевал с Леной. Лишь однажды, отдавая долг внимания, пригласил на танец Галю. Этой паузой воспользовался Анатолий — «тонкий» ценитель изящного и прекрасного. Он прытью бросил Майю и подхватил Елену. Вот здесь можно было убедиться, насколько она стройна и изящна, ибо смотрелась тоненькой березкой на фоне Анатолия, мощного баобаба. Да простит меня читающий эти строки Анатолий!

В этот раз на танцах было как никогда мало народу, и все свободное пространство практически полностью занял местный повеса, пришедший сюда в более чем нетрезвом виде. Молодой человек лет тридцати был рослым и почти стройным. Сопровождавшая его девушка, выглядевшая лет на двадцать пять, в белом спортивном костюме, сквозь брюки которого кокетливо проглядывали стринги, тоже была во хмелю, но меньше чем ее партнер. Зато уж он изгалялся, как только мог, танцевал практически со всеми и готов был всех любить, целовать, обнимать и радовать своими маловыразительными движениями. При этом его, радостного и счастливого, штормило и заносило на виражах. Несколько раз радость бытия роняла его на пол, но он был целеустремлен и неуклонен, поэтому вставал и продолжал потрясать публику своей трудно воспроизводимой хореографией. Бесшабашным и назойливым состоянием и видом, а главное поведением он всех просто достал, и скажем прямо — достал конкретно!