Алексей Ловкачёв - Приключения бывшего мичмана

Мама продолжала работать кондуктором, поэтому в школу привезла меня с опозданием в несколько дней, что кардинальным образом повлияло на мою успеваемость. Догнать упущенный материал для меня оказалось непосильной задачей. Я последним в классе научился читать, когда мои одноклассники уже закончили букварь. Классный руководитель Алла Игнатьевна встретила маму со словами:

— Ольга Петровна, ваш Алексей начал читать! И как читать!

С тех пор чтение стало моим любимым занятием. Но Алла Игнатьевна запомнилась и своим неприятным поступком. Как–то во время перемены я в коридоре баловался с водяным фонтанчиком для питья, — щедро поливал водой пол и себя тоже. Строгая учительница завела меня в спальню для мальчиков и приказала встать на колени. Для чего она это сделала, я до сих пор не пойму. Может быть, ей захотелось унизить пацаненка или это у нее был такой странный метод воспитания. Если бы строгий педагог отходил меня ремнем или указкой, то это вряд ли бы запомнилось — за дело попадало, а вот унижение не забылось.

Учащиеся называли школу–интернат инкубатором. Наверное, мы действительно напоминали цыплят, выгревающихся под ультрафиолетом ламп. Нас и одевали в одинаковые вещи. Получение одежды было праздником, и нас посещало радостное нетерпение — скорее бы облачиться в обновки. Посещение родителями своих детей было не частым. Бывало, идешь по коридору мимо центрального вестибюля, где стояли стулья для посетителей и с надеждой высматриваешь знакомую фигуру мамы. Обычно кто–то из ребят в классе или в спальном корпусе радостно восклицал:

— Ловкачев! К тебе мама приехала!

Тогда я стремглав бежал в вестибюль, чтобы лицом уткнуться в мамино пальто или платье, затем любопытным щенком лез в сумку:

— А что ты мне принесла?

Когда наступала пора расставаться, я как совсем маленький просил:

— Мама, забери меня отсюда.

Маме трудно было сочетать работу кондуктора со скользящим графиком с уходом за мной. Летом после первого класса она определила меня на одну смену в загородный пионерский лагерь. Я не помню этого места, но мне там не понравилось, хоть и в обществе мальчишек и девчонок, но я чувствовал себя одиноким.

В школе нас водили на прогулку мимо интерната № 8, для умственно отсталых детей, потом через поле с низиной, которая образовалась от оврага. Пересеченная местность с полянами и перелесками, с рядом протекавшей речкой была захватывающим местом для гуляний. Мы с интересом исследовали окрестности, шалили, бегали, играли в войнушку и в прятки. Исследовательский дух присутствовал в каждом из нас, нам хотелось больше узнать, увидеть и везде полазить. Однажды вслед за товарищем я полез на дерево. Забрались высоко, в очередной раз я переставил ногу на тонкий сучок и перенес на нее центр тяжести, а соответствующему перемещению руки мешал верхний мальчишка. В этот момент сук под ногой обломился. Лишившись опоры, я сорвался и полетел вниз. Летел почему–то очень долго, мимо мелькали ветки, а я думал, когда же, наконец, будет земля, и встречи с ней боялся. Свидание с ней оказалось очень безрадостным, хотя мне еще повезло — я попал на склон горы, тем не менее я долго не мог разогнуться, а спина болела целых две недели.

Но, как показала практика, единичного опыта было явно недостаточно. Однажды с дворовыми мальчишками — Толиком Климовичем, Вовиком Козловским, Юриком Пентюховым и его отцом — мы пошли под Монастырь. Откуда пошло такое название, я не знаю, но местность была прекрасная: с местом для гуляний, с зарослями орешника и орехами, с подлеском, где можно было из дубца выстругать свисток или резную тросточку. Мы брели по полю и вдруг опешили — прямо из лесу выскочил огромный заяц–русак, такого я в жизни не видел. Трусоватый обитатель леса задал такого стрекача, что моментально скрылся за пригорком. Потом мы набрели на скирду сена, и давай с нее сигать вниз. Я забрался повыше и с радостным криком «смотрите как надо!» сделал сальто в воздухе и тут же нелепой лягушкой, брошенной на асфальт, брякнулся о землю, лишь слегка прикрытую сеном. После успешного показательного кульбита и жесткого приземления у меня спина болела уже не две, а три недели.

Мальчишки нашего двора отличались одной чертой. При общении друг с другом мы использовали мягкие имена: Толик, Вовик, Юрик, Геник, Мишик, Лешик, Сашик. От кого пошла эта традиция, уже не вспомнить. Конечно же, по–мальчишески между нами иногда пробегали черные кошки, еще реже мы дрались. Но и в этих исключительных случаях грубые имена, типа Толька, Вовка, Юрка, Генка, Мишка, Лешка, Сашка — почти не употреблялись. Хотя для одного пацана мы все–таки делали исключение. Без умысла, конечно.

Сашка жил в соседнем дворе — долговязый верзила на три года старше нас, не злой и не вредный. Другой его отличительной особенностью был длинный нос, за что мы иногда насмехались над ним. Именно Сашка притащил в наш двор потешный язык, к словам которого добавлялись окончания «-ирын», «-ырын».

Осенние каникулы. Отвратительная погода. На улице зарядил противный дождь, загнавший нас в третий подъезд. Нам нечем себя занять. И кроме как мартышками скакать по перилам — играть в квача — другого занятия мы не нашли. Но вскоре эта игра надоела, и Сашка ленивым удавом растянулся на перилах последнего пролета, ведущего на четвертый этаж. Полежав так некоторое время, он шмыгнул красным носом и хитро глянул на Толика. Прикрыв глаза от удовольствия, Сашка с ухмылочкой почти по–иностранному прорифмовал:

— Климырын — дурнирын.

Толик даже опешил, а потом после мучительных творческих конвульсий выпалил свой экспромт:

— А Саширын — притырын.

Тот только этого и ждал, довольно осклабился и заржал, а потом добавил:

— А Климирын — козлирын.

Толика вконец это разозлило, и он выдал вполне доступным языком:

— Да ты сам придурок!

До выяснения отношений не дошло, но дурашливый язык к нам пристал надолго.

В другой раз мы во дворе играли в хоккей. Вволю наигравшись, Сашка предложил бороться на условиях, что он будет стоять против нас всех, пятерых–шестерых пацанов. Все тут же на него набросились, а я стоял в задумчивости и смотрел, как долговязый Сашка расшвыривает моих друзей. Мне это не понравилось. И я в отчаянной попытке изменить расклад сил разбежался, неуклюже прыгнул и, скорей нечаянно чем специально, уронил противника. Мои друзья, подбодренные удачным моментом, не растерялись и с воплями радости навалились на Сашку. Некоторое время он беспомощно барахтался в сугробе, пока ребята с удовольствием елозили по нему, затем встал, облепленный снегом, и с видом обиженного ребенка пожаловался:

— А-а! Я так не играю — за ноги хватать нечестно.