Леонид Гиршович - Арена XX

Международная организация помощи рабочим.

«И всю ночь напролет жду гостей дорогих».

Issye de secours – запасной выход (фр.).

Когда входишь в главный корпус бывш. киностудии им. Горького, видишь стандартную мраморную доску: «Сотрудники киностудии “Мосфильм”, погибшие на фронте в годы Великой Отечественной войны». Среди погибших и Гавриил Малахович Ковбасюк – Гавря, не сделавший ни одного выстрела. На него не хватило амуниции, да он и стрелять не умел. Он нанес противнику урон на 0,7 пфеннига, такова себестоимость немецкого патрона. Говорят: «залили кровью». От красноармейской крови немецкий порох не сырел.

Все мое ношу с собой.

В представлении Берга «лягушонка в в коробчонке» не столько цитата из русской народной сказки, сколько из Вагнерова «Золота Рейна»: дескать, Берг «делает все, чтоб себя погубить: надевает шлем, превращается в дракона, потом в жабу. Боги жабу ловят». («Золото Рейна» в пересказе Льва Толстого.)

Ср. «Правленiе» – совсем другое «выражение лица» у слова.

«La burla da mi gusto», «Вхожу во вкус» – Лепорелло (в сторону), меж тем как донна Эльвира, приняв его за Дон-Жуана, лезет ему под плащ.

«А это я в трусах и майке». (Из карточек Л. Рубинштейна.)

У себя в Жуковке Люся Марьина ходила в классы той же мадам, что и дочери жуковского чугунозаводчика Радушевича. Это учебное заведение славилось тем, что там ежедневно к завтраку давали «булку с повидлой».

Квинтэссенция этого – фильм «Весна».

Пометка на полях красным карандашом: «Арестованная Сигал утверждает, что осталась в живых, потому что невосприимчива к ядам. В доказательство на допросе выпила пузырек чернил безо всяких для себя последствий».

Имена в интересах следствия изменены.

Неизменный сюжет.

Schwägerin – свояченица (нем.).

Oberartz – главврач (нем.).

«Мысли свободны!» (нем.).

Меня зовут Иоганн Энгель, я из Вупперталя.

Родоначальник и эпоним фессалийского племени мирмидонян (мирмидонов – от греческого «мирмекс», муравей) – муравьев, которых боги превратили в людей.

«А пляска-то макабрическая» (старофранц.).

См. часть третью.

Именно что сыграл его роль, а не его самого.

«Мы» повествователя – тысячеглавая гидра. Помните об этом, читатель, когда будете «нас» разить. Помните, мы еще не дошли до конца, а значит, и не прошли через все испытания.

Девиз «хаскалы», просветительского движения среди евреев Германии в конце XVIII в.: «Дома ты еврей, на улице ты как все».

Сватья сумасшедшая (идиш, иврит).

У евреев в обычае «передавать» новорожденному имя умершего родственника, который, подобно христианскому святому, становится его покровителем.

См. часть вторую.

«На третий день, когда они были в болезни, два сына Иакова, Симеон и Левий, братья Динины, взяли каждый свой меч и смело напали на город и умертвили весь мужской пол». Быт. XXXIV, 25.

Западные и суперзападные – латиноамериканские – интеллектуалы презирали Россию сильнее, чем восхищались ею: русские загубили марксизм по причине своего национального характера, недаром Маркс предостерегал от России – от азиатчины, от дикой крестьянской стихии.

То есть мы провели у него больше четверти часа. Тогда в верхней одежде входили прямо в комнату. «Присаживайтесь» еще не означало «раздевайтесь». Если не приглашали к столу, то довольно было снять головной убор: «Я ненадолго». NB. Поскольку у евреев поколения деда расставаться с головными уборами – ломать шапки – не в обычае, то я неоднократно заставал у него мужчин не только в пальто, но и в шляпах, кепках, беретах, картузах и т. п. Они шептались между собой о чем-то опасном, «уединившись» в угол. «В квартире покойного собралось довольно много народу… Все мы без различия вероисповеданий накрылись шапками… И мне почему-то нравились эти шапки, как будто все мы, присутствующие, находились в дороге, в каком-то суетливом путешествии, среди которого мы утратили одного из наших спутников». Книга, в которую я откровенно подглядывал, описывая отпевание матери Николаши Карпова в башкирской глухомани. Рекомендую: С. А. Андреевский. Книга о смерти. Издательство «Библиофил», Ревель/Берлин. Я не говорю: автор незаслуженно забыт, «незаслуженное забвение» или «заслуженное забвение» – это как заслуженное или незаслуженное сновидение.

Homo ludens – наверное все-таки другое.

См. первую часть, «Артист жизни». Давыд Федорович слабо отбивается от Берга: «“Сердце красавицы склонно к измене”, “Люди гибнут за металл”, это уже почти фольклор. Сбрить целый культурный пласт ради иллюзии, что ты в миланской “Скале” и на сцене Титта Руффо… или ради иллюзии самого поющего, что он – Титта Руффо?»

«Поскольку впоследствии кого бы я ни спрашивал, никто этого фильма не видел, я рискну – перескажу содержание; собственно говоря, риск какой: мне не поверят, решат, что я сам его выдумал, этот фильм.

Значит, “Без имени, бедные, но прекрасные”, черно-белый. Конец войны, бомбардировка, пожар, какой-то бэбка плачет, лишившийся родителей. Крики, паника, все бегут. Но одна девушка ребенка подбирает. Семье ее он нужен как рыбе зонтик. Большая разоренная семья, где все ожесточены. Им и девушка-то эта – в действительности луч света – обуза, она глухонемая. А глухонемая возится со спасенным ею младенцем, заменяя ему мать, не понимая, что это чужая кровь – еще один рот в семье. Однажды, пока она бегала за черепахой ему, настоящей, живой черепахой, с которой он мог бы играть, семья благополучно сдает его в приют. Глухонемая возвращается, счастливая, возбужденная, с черепахой – нет ее мальчика. Время идет, нелегкие послевоенные времена, в которые и здоровому человеку заработать свой кусок хлеба не всегда удается. Что же говорить о таком гадком утенке, как глухонемая девушка. Ее все обижают, отпихивают, хозяин обсчитывает. Но она все терпеливо сносит, да и что ей остается. Случай (хотя, конечно же, провидение) сводит ее с другим, таким же, как и она, несчастным. Они долго, по-японски, кланяются друг другу, они – которым люди вокруг только и знают, что грубить – трогательно церемонны. Став мужем и женой, глухонемые сообща продолжают вести борьбу за существование. Он трудится в три смены, ей удается скопить немного денег и приобрести швейную машину. Но не успевает она получить первый заказ, как родной брат, лодырь и пьяница, обманом завладевает швейной машиной, которую немедленно пропивает с дружками. И так во всем, решительно во всем. Кажется, судьба избрала этих людей мишенью для своих ударов. Однако ангельское терпение и столь же нечеловеческое мужество, с которым они переносят невзгоды, не остаются совсем уж невознагражденными, постепенно это начинает приносить плоды. Вот и муж получает прибавку к жалованию, им довольны. У жены тоже как-то налаживается с работой. Но главная награда – ребенок, которого они ждут. Ребенок? Какой тут ребенок, им бы самим не умереть с голоду. Глухонемые, как они его вырастят? Но ребенок становится смыслом их жизни, в нем они обретают счастье. И снова крах. Рушится все, когда в ту роковую ночь в их лачужку прокрадывается вор. Поживиться вору нечем, но расплакавшийся младенец, которого он разбудил, нагишом выползает через открытую дверь на улицу; снег, пурга. А глухонемые спят непробудным сном. От такого уже никому не дано оправиться. Но только не этим двоим. Воистину, как травка пробивается навстречу солнцу, так и они тянутся к своему солнцу – человеческому счастью. Снова рождается у них ребенок, снова мальчик. Как уж только они не ходят за ним, какой только стеной заботы не окружают. Гордостью светится лицо матери, когда в конкурсе на звание самого здорового ребенка побеждает ее малыш. Но через немалые испытания им предстоит еще пройти. Прежде всего школа, где недуг родителей является причиной насмешек над мальчиком и даже побоев. Не сразу понимают они, почему, возвращаясь домой после уроков, сын с ними груб. Мать в тревоге: быть может, он болен? Болен… еще немного, и он начнет их сторониться на улице, ему стыдно. К чему угодно были готовы двое несчастных, измученных людей, только не к этому. К счастью, некто, многомудрый и добрый, помогает осознать мальчику, какой черной неблагодарностью платит он своим родителям. По тому, как овладевает подростком раскаяние, понимаешь: в действительности он создан из того же человеческого материала, что и отец с матерью. Вроде бы снова все хорошо, только подспудное беспокойство не оставляет нас, мы постоянно ждем чего-то… Но неужели действительно ничто не подстерегает больше эту несчастную чету, столько уже пережившую – откуда же тогда неизъяснимое чувство тревоги? Наступает волнующий день, день окончания их сыном школы. Юноша среди лучших. Празднично одетые идут родители на торжественную церемонию вручения аттестатов зрелости. Весна, природа ликует, все в цвету. Их встречают улыбками, для них приготовлены почетные места. Неожиданно подходит служитель и после взаимных поклонов объясняет женщине, что ее спрашивает кто-то. Она быстро идет туда, куда ей указали. Мелькают белые от цветов ветви. Она идет, почти бежит цветущим вишневым садом и в конце аллеи видит мужчину в форме летчика. Он устремляется ей навстречу – она спасла его, ребенка, во время бомбежки…»