Леонид Гиршович - Арена XX

Шумяцкий отмалчивался. Васильевский говорил дело. После «Совкино» – «История села Совкина» – это звучало как сигнал к наступлению: «Союзфильм»! (Ему приятно, что сын Васильевского носит его имя.) Кончилось тем, что Шумяцкий вопросил оракула – великий бабник, великий слюнтяй и великий пролетарский писатель в татарской своей тюбетейке проокал в том духе, что «помиловать нельзя казнить». К другому обладателю усов Шумяцкий обратиться не смел, боялся услышать: «На тааком посту и саамаму можно решыт этот вопрос». Днем позже раздался телефонный звонок, и голосом ухмыляющегося дьявола трубка проговорила: «Барыс Захарович, ваш завлит прав, “Сааюзфилм” – крассыво будыт».

Узнав о решении партии, враги мигом разоружились. В вышедшем в январе «Ежегоднике Академии Наук» успели уравнять в правах «фильм» и «фильму» – первоначально мужской род был снабжен пометкой непр . (как «любовник» и «любовница» сопровождались пометкой неодобр .). После этого слово стало употребляться только в мужском роде – что Васильевский считал своим вкладом в победу великого единообразия, и главное, партия признала эту заслугу за Родионом Родионовичем. Теперь многие из прежних знакомых были с ним хоть и на ты, но по имени-отчеству. Родя ist gestorben [50]. Не сразу, незаметно – как незаметно зловещей сделалась графа: «Есть ли родственники за границей?». А у кого их нет? Да ни у кого, оказывается. И сам он никогда не жил в Германии. И с Вилли Мюнценбергом не он договаривался о создании акционерного общества «Межрабпом – Русь». Сейчас «товарищ Вилли» не у дел [51]. Переписка с мамой тоже сошла на нет. Последнее, что она написала, что Васе дали роль в кино. Будущие историки, описывая текущий момент, отметят, что на культурном фронте центробежные настроения уступили место центростремительным. Деятелей культуры потянуло домой, в уют московских квартир. Сколько можно! То Лонжюмо, то Мексика. Устали от дальних странствий, пора уже советской культуре остепениться.

В одну из таких квартир въехали Родион Родионович, Люся, до замужества успевшая сняться лишь в эпизоде – сыграла девушку, которая впереди всех бежит за бронепоездом, увозящим раненых, – и Борька, еще грудничок. Это был огромный дом. После трудового дня уютно светились его окошки по черневшему над Москва-рекой фасаду. Партия в экспериментальном порядке решала задачу построения коммунизма в одном отдельно взятом доме, и Васильевский удостоился чести стать подопытным кроликом. (Эксперимент не удастся, большая часть кроликов передохнет.) Были и другие опыты такого рода. Институт дачных поселков для творческих работников. «Мы вам создаем все условия для творчества, нечего вставать на цыпочки и смотреть, что там за кордоном». Компенсаторика. Курс на устранение из индивидуального сознания комплекса неполноценности.

И все это под несчищаемый песенный налет. Как некто довольно давно заметил: «Жизнь даже в сплющенном виде продолжается». Правда вид у нее тоже сплющенный. Фантазия рисует образы каких-нибудь донных рыб, деформированных толщей океана. А попробуй ослабить эту ношу, им конец. Они могут существовать только под непомерной тяжестью вод.

Васильевский вошел в буфет и стреляет глазами по сторонам. Раньше писали в брачной газете: «Ищу подходящего». Нет, Рыбарь с Кистяковым не подходили на роль персонального пенсионера губернского значения.

– Привет мастерам!

– Здоров, Родион Родионыч.

Они уже и сами подражают своим героям, чтобы те выглядели достоверней: если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

А этот молодец в вышитой рубахе явно из мастерской Петушко. Пробуется на роль жопы. (Шутили, что Петушко снимает фильм по сказке Афанасьева «Мой жопу».)

– Дарья Свиридовна, приятного аппетита.

– Присаживайтесь, Родион Родионович.

Бортянская закончила есть мясо духовое с гречневой кашей и принялась за эклер, запивая его малиновым киселем: весенне-летний сезон. Это был буфет первой категории. Для бухгалтерии, пошивочного цеха, рабочих съемочных павильонов, шоферов и проч. имелся другой. Без пирожных. А здесь – читаем меню: весенне-летний сезон – бульон с фрикадельками и пирожком (в жаркие дни окрошка мясная), гусь жареный с яблоками, мороженое сливочное с вареньем. Осенне-зимний сезон: рассольник ленинградский, поджарка с молодым картофелем и огурцом соленым, блинчики с повидлом. Будешь сыт? [52]А еще на прилавке под стеклом кондитерские изделия по двадцать две копейки.

– Родион Родионович, не узнаете?

Рядом стояла вышитая рубаха, на ногах русские сапоги.

– Нет, что-то не припомню. Извините, я ищу…

– Да вы меня ищете. Мы с вами как-то вместе чай пили у Ашеров… нет, не из этого, – Берг показывает чайник, который прятал за спиной.

– Что это за дурацкий розыгрыш? Как вы сюда попали?

– Да вот так.

Родион Родионович разворачивает протянутый ему сложенный листок: «Московская кинофабрика “Союзфильм”. Дорогой т. Карпов! (…)».

– У вас, Родион Родионович, есть черта: одних принимать за других. В «Адлере», в вестибюле, было то же самое.

– Как это письмо попало к вам? Оно адресовано отцу комсомольца Карпова.

– Совершенно верно. А пап а его дал мне. Я лучше проконсультирую.

Нам говорят, что «повторить успех, выпавший на долю одного какого-то приема, чаще не удается, чем удается». А тут попадание в ту же воронку.

– Я вернулся на родину. Первая остановка в столице братской сестры Белоруссии, потом из Менска приехал в Казань. Центральная улица зовется во имя мое, и памятник воздвигнут мне, и книгу читаю о себе, и фильму вы хотите снимать… Да присядемте, что мы стоим. Не беспокойтесь, я при деньгах. Просто пирожные отпускаются только по талонам – как быть?

Родион Родионович и сам не понимал, как быть. Он в любом случае ни при чем. Он такая же жертва обмана, как и многомиллионный отряд советских читателей.

– Родион Родионович, я вас спрашиваю, как быть. Страсть, до чего люблю пирожные. Там есть, я видел, «наполеон». Ваш талон, мои деньги – идет?

К ним подошла официантка.

– Здравствуйте, Родион Родионович. Что, товарищ вас заждался? Чего желаете? На первое у нас сегодня рассольник ленинградский, на второе зразы картофельные с мясом и с помидорчиком свеженьким, на третье мусс лимонный.

– Мне те два «наполеона», – сказал Берг.

На ней крахмальная диадема и набедренный треугольничек горничной, притягивавший в господских домах нескромные взгляды разных степан аркадьичей. При этом она уже продукт тех классовых перемен, что свершились со скоростью света.

Перевела вопрошающий взгляд на Родиона Родионовича: а вы? А что он – пообедать же надо.

– Да, Устя, неси – что ты там сказала?