Леонид Гиршович - Арена XX

– Да как-то нет, прогуливаемся. Вот погода хорошая, – ответила за племянника Тамара Максимовна, много бы давшая за ливневый дождь с грозой.

– Ра у т по случ а ю? – заметил не без иронии бывший полпред и прокомментировал, когда она умчалась: – Вся идеалах, как елка в шарах.

Именно, что безо всякой причины: «шашлык по случ а ю барана». Позвали друзей, благо их у нас куры не клюют.

– А, подрастающее поколение, – радушно приветствовал Ирочку хозяин дачи.

– Здравствуйте, Олег Иванович. Папа попозже зайдет.

– А мама еще не вернулась? – спросила жена Олега Ивановича, как будто не знала, что «ушла и не вернулась». Они с женой Шумяцкого как раз сплетничали о тутошних бабоньках.

– Ой, что вы! Мама, когда она отдыхает на Черном море, обо всем забывает. Она такая пловчиха, – легко дается роль, которую от тебя ждут: «вся в идеалах».

– А молодежь вон там, в шарады играет. Присоединяйся.

Ирочка поспешила присоединиться к молодежи.

– Что вы хотите, когда Бруху уже под сто. Кто в нее камень бросит.

– Да, – согласилась Лидия Исаевна. – «Это уже его проблема». (Реплика из оперетты Миллокера «Неравный брак», неизменно вызывавшая смех зала.)

Обе засмеялись.

– Что у вас, Лидия Исаевна, с Керженцевой? Олег говорит: до упаду смеялся.

– Да ну ее, дуру. Соринка, в глаз попала – уже сразу: «Ой, я же сейчас плакать буду». Потом еще что-то: «Ой, что мне делать?» Потом: «Ой, у моей мамы запоры». Тут меня забрало. Изобрели средство, говорю. Называется «Ни дня без срачки». Вы будете плакать, а ваша мама будет какать.

– Ух, вы языкатая. Почище Алика… Вон, тоже образец супружеской добродетели, – Леонтьева-Щеглова понизила голос, так как Людмила Фоминична, к которой это относилось, приблизилась «на расстояние слова».

– А, Люся! Давно не виделись, – не далее как вчера утром Людмила Фоминична жаловалась ей на Родиона Родионовича. – Ну что, приехал ваш благоверный?

А Леонтьевой-Щегловой сказала:

– Борис Захарович, тот на час отлучиться не может. Юный пионер, всегда готов. В любой момент могут вызвать. Вы понимаете…

Леонтьева-Щеглова все понимала.

Из дневников Шумяцкого известно, что в Главном управлении кинематографии и фотопромышленности имелась походная резиновая ванна, в которую он погружался на полчаса – сорок минут между девятью и десятью часами вечера. «Это хорошо укрепляет, дает заряд бодрости на ночь». (О любовник Кремля, ценою жизни купивший его ночь!)

– Что значит «образец добродетели»? – возразила Лидия Исаевна, едва лишь они остались вдвоем. – Посмотрите на нее. Ни один мужчина мимо нее спокойно пройти не может. У такой муж должен быть по меньшей мере командарм, нарком. Он должен быть как Боря, а иначе трудно устоять.

– С ней же не о чем разговаривать.

Приготовлением мяса ведал приехавший из Москвы двоюродный брат Олега Ивановича, театральный художник Александр Уткин, сказавший однажды о Грекове: «Мы с ним даже не коллеги» (так говорят: «Мы с ним даже не однофамильцы» – притом что оба, допустим, Юсуповы).

– Это котлетки нажарить да супчик сварить – женское дело, а мясо у нас в горах джигиты готовят, – Уткин обмахивал сломанным костяным веером угли. Ему с жаром помогал тринадцатилетний Федя Сечинов.

– Дядя Шура, сейчас чего?

– Вот стой так и маши крылом… где таз? – баранина выдерживалась, по его словам, в специальном маринаде. – Эх, крассыво будыт.

А патефон пел:

(Как не повторить сказанное Маргаритой Сауловной – на вопрос горбатой золовки: «Что, так опасно?» – «Смертельно опасно».)

«Ирочка поспешила присоединиться к молодежи» звучит как «иди поиграй с ребятами». Это значит: подошла и стоишь. Компания, как и автобус – не резиновая.

– Привет!

– Горячий… – не глядя в ее сторону.

Их было две команды, одна другой поочередно задавала загадки. Вот рубятся с плеча. «Швед, русский – колет, рубит, режет», «Сеча под Керженцем».

– Ребята! – с привычной звонкостью. – Ребята, это же Ледовое побоище! – и попала пальцем в небо. Один из зарубленных перед смертью прокричал: «Свободу рабам!». Другого, верней другую, очень надменного вида, венчают со словами: «О триумфатор, спасенный тобою Рим приветствует тебя».

– Это Спартак, – сказал Стеценко безапелляционно.

«Черт…. И роман читала, Джованьоли…»

Следующая сценка: Владка обхватила Володина сзади, и кружатся, и жужжат, точно две мухи, прилюдно, бесстыдно, одна верхом на другой. В присутствии посторонних всегда отводила глаза: они же не просто целуются. Еще решат, что ей интересно. Тут Владка с Володиным валятся на траву, кубарем катятся в разные стороны и замирают. Над Владкой рыдание, причитание, а какой-то человек говорит: «Осиротел товарищ Степаницкий». – «А кто это? – «Неужто не слыхал? Вице-президент Академии наук, орденоносец».

– Слушай, Ленка, некрасиво, у человека горе…

– А что, мы не сочувствуем? Он уже женился, – Владку можно звать и Ленкой, потому что она Владлена.

– Ладно, пусть будет на совести вашей команды.

Ирочка плохо отгадывала шарады. Лучше всех Коська Стеценко. Папа его отца не любит. А она не любит Коську.

Слышит, как объясняют тому, кто действительно не в курсе событий – всегда ведь кто-то гостит, непосвященный: «Красавица была, с одним летчиком на моторке перевернулись и утонули». Другие поправляют: «“Утонула”… (Скажешь мол.) Была мастер по плаванию. На мотоцикле перевернулись». Что на моторке жужжать, что на мотоцикле.

– Вице-президент, – рассуждает Коська. – Вот ключ к разгадке.

– Спартак… вице-президент…

– Значит, не Спартак.

– Показываем целое, – говорит Владка. Стоит, ни на кого не смотрит – воображуля номер пять вышла в город погулять. А перед ней вся команда опустилась на одно колено, прижимают обе ладони к сердцу: «Кармен, когда ты полюбишь нас?» (Скорее в Большом запоют на языке оригинала, чем она полюбит их.)

Стеценко в глубоком раздумье.

У Ирочки сейчас мама тоже на Черном море. Тоже отличная пловчиха. Что еще «тоже», красавица? Красс подавил восстание Спартака. И «вице».

– Красавица!

Присоединиться к компании, звонче всех петь, в упор не видеть мушиные парочки, всю жизнь вспоминать, какие замечательные ребята были в нашем классе, какие замечательные учителя были в нашей школе и как в то тяжелое время люди помогали друг другу – и умереть в начале будущего тысячелетия в еврейском старческом доме в Бостоне.

– Скоро, ребятки, уже будет готово, несите тарелки, – послышался голос Уткина.

Со своей посудой не приходят, а напрасно. Ее всегда не хватает, особенно стаканов. «Где пьют, там и бьют» – еще одна крылатая фраза Леонтьева-Щеглова в объяснение того, почему в распивочной артисту Рябых набили морду.