Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

— Игра совсем простая, — продолжала Сильвия. — Вот смотри. Ты берешь травинку и завязываешь на ней узелок… — Мы опустились на колени за огромным булыжником, и Сильвия взглянула на меня. — Ни с кем другим, кроме тебя, я не стала бы играть в такую игру, — заметила она.

Я помню стрекотание цикад. До этого дня я и не представлял себе, что Сильвия такая хорошенькая. Теперь я понял, почему в такую игру нельзя играть на виду у всех.

— Давай сыграем еще раз, — предложил я.

— Давай. Мы сыграем трижды и в дальнейшем будем играть ежедневно по три раза после ужина, но ты никому не должен рассказывать.

— Хорошо. Не буду.

«Дети! — все еще слышится мне голос матери. — Чем вы занимаетесь там, за камнями? Возвращайтесь-ка лучше домой».

Я так никогда и не понял, почему потом, в разговоре с матерью, чувствовал себя таким униженным. Ничего особенного мать не сказала мне.

— Вечерами, после ужина, за камнями становится холодно, — заметила она. — Сильвия, тебя искала Мери. Гарри, ты пойдешь со мной и поможешь мне нарвать настурций. Тут просто очаровательно, когда садится солнце, не правда ли?

— Да.

— Ты становишься большим мальчиком.

Я молчал, глядя, как Сильвия бежит к дому.

— Надеюсь, ты всегда деликатен с девочками? — продолжала мать. — Девочки — слабые существа, не то что мальчики, а Сильвия к тому же твоя двоюродная сестра. Ты постоянно должен быть деликатен с Сильвией.

— Да, мама.

Я уставился в землю, чувствуя, что мать наблюдает за мной; ни за что на свете я не мог бы в ту минуту взглянуть на нее. Все, что мне хотелось, это умереть.

— Лучше не оставаться с девочками наедине, Гарри. Ты обещаешь мне не оставаться наедине с Сильвией?

— Хорошо.

— Гарри, почему ты такой сердитый?

— Оставьте меня в покое! — крикнул я. — Оставьте меня в покое!

— Гарри, ты вынуждаешь меня обратиться к отцу.

— Оставьте меня в покое! — снова крикнул я. — Только оставьте меня в покое!

Я повернулся и убежал.

Не знаю, обращалась ли она к отцу, но это был самый интимный из всех разговоров о взаимоотношениях полов, которые когда-либо вели со мной родители.

— Ну-с, Гарри, — обычно спрашивал отец, когда мне было лет шестнадцать, — что вы читаете в школе?

Я отвечал ему, что мы читаем «Макбета» или «Мельницу на Флоссе».

— Жаль, что у нас нет возможности встречаться почаще, — сказал он как-то. — В твоем возрасте я видел своего отца значительно больше, потому что каждый вечер возвращался домой. Есть много такого, о чем следовало бы рассказать тебе.

Сам отец представлялся мне чем-то вроде обязательного чтения, чем-то таким, за что вы беретесь только из чувства долга, а потом с удивлением обнаруживаете, что заинтересовались. Он был и «Айвенго», и «Сайлесом Марнером», и «Векфильдским священником» Гольдсмита с примечаниями в конце, и «Записками сэра Роджера де Коверли», и «Жизнью Нельсона» Саути, и «Веселым» Мильтона, и «Принцессой» Теннисона. В каникулярное время он напоминал мне рекомендательные списки для летнего чтения — перечисленные в них книги надо было обязательно прочитать, хотя я знал, что они не отвечают моим интересам. Он совсем не походил на Дюма, или на «Переправу» Уинстона Черчилля, или на романы Роберта У. Чемберса, в которых полуодетые девицы иногда появляются в спальнях героев. Он не соответствовал своему времени и не отличался веселым нравом. В общем, у меня не хватало времени ни для отца, ни для чтения.

Вся моя жизнь была распланирована так тщательно, что я совершенно не мог уделять времени отцу. И я и мои друзья жили по расписанию не только в школе, но и во время каникул. Даже в каникулярные дни мы оставались вне контроля родителей — то занимались парусным спортом под руководством некоего капитана, то отправлялись в загородный клуб, где дважды в неделю обучались игре в теннис и раз в неделю брали уроки игры в гольф. Во время зимних вакаций устраивались танцы. Сейчас мне кажется, что в дни каникул я постоянно или куда-нибудь шел, или собирался идти.

Разумеется, мне и в голову не приходило, чем все это может кончиться. Если бы мне сказали в тот день, когда я впервые встретил Корнелию Мотфорд, что она станет моей женой, я бы рот раскрыл от удивления. С Корнелией мы встретились на «Танцах Брэдбери для младших». Так называлась вторая серия танцевальных вечеров, сопутствовавших человеку от колыбели до порога смерти. Совсем недавно, года два назад, к нам с Корнелией обратились с просьбой внести некоторую сумму на устройство «Вечерних танцев Брэдбери для взрослых». Если бы мы согласились и стали бывать на них, то увидели бы те же самые лица, что и тридцать лет назад, на «Танцах Брэдбери для младших».

— Ты помнишь, как чудесно мы проводили время на «Танцах Брэдбери для младших»? — спросила у меня Кэй.

— Никогда я не видел там ничего чудесного.

— Еще бы! У тебя вечно был надутый вид, а твою физиономию украшали угри — два на лбу и один на подбородке.

Я засмеялся, хотя и понимал, что это не слишком вежливо.

— Я сердился потому, что мне пришлось танцевать с тобой. А что я мог сделать, если уж попался на глаза миссис Прингл? «Разве какой-нибудь милый мальчик не захочет потанцевать с маленькой девочкой Мотфорд? Где же тот милый мальчик? Вот он, этот милый мальчик!» И миссис Прингл сцапала меня.

— Я всегда сама выбирала себе партнеров, — заметила Кэй.

— Все подстраивала миссис Прингл. Ты выглядела довольно миленькой, но танцевать с тобой никто не хотел.

Миссис Прингл была рослой, полной женщиной в черном платье с блестками; она носила черный веер из страусовых перьев и бриллиантовые серьги; нос у нее напоминал хобот. Миссис Прингл возглавляла комитет по устройству «Танцев Брэдбери для младших», и никто не мог попасть на них, не заручившись ее благосклонным согласием.

Я почти не сомневаюсь, что в танцевальном зале ничего не изменилось с тех пор, — раздевалка для юношей с одной стороны от входа, раздевалка для девушек с другой, комната для ужина внизу, в подвальном этаже. Задерживаться в раздевалке не разрешалось. Примерно каждые пятнадцать минут здесь появлялся мистер Прингл и разгонял замешкавшихся ребят, а миссис Прингл тем временем наводила порядок на половине девушек.

Танцы происходили в огромном квадратном зале со стенами из отполированного дуба и таким же полом, посыпанным восковым порошком. Потолок украшали бумажные ленты и колокольчики. В одном углу стояло пианино, несколько маленьких стульчиков и пюпитров для музыкантов, а в другом покрытые позолотой кресла. На нашем жаргоне это место называлось «свалкой», потому что после каждого танца вы оставляли здесь своих партнерш. Вдоль одной из стен на узкой ковровой дорожке стояло несколько более удобных кресел, в которых обычно восседала миссис Прингл, если не была занята какими-либо хлопотами, миссис Холстид, миссис Дженнингс и еще два-три других члена комитета. На балконе, расположенном над входной дверью, в первых рядах сидели матери девушек, за ними платные компаньонки, а за спиной компаньонок — гувернантки. Под балконом толпились юноши — некоторые в синих костюмах, другие, более изощренные в светских тонкостях, во фраках. На этих вечерах нас в какой-то мере связывали узы товарищества; мы непринужденно болтали, шепотом обсуждали достоинства и недостатки девушек и, в соответствии со своей вульгарной классификацией, называли их то «Персик», то «Лимон», то «Касторка». Было модно напускать на себя скучающий вид, слишком откровенный интерес к кому-либо считался признаком дурного тона.