Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

Я и без него знал, что выгляжу усталым, потому что накануне вовсю веселился на так называемой вечеринке у Пинка Стивенса. Утром за первым завтраком я ничего не мог есть, да и за вторым завтраком не испытывал аппетита.

— Нет, я не устал.

— Перед тем как встретиться с отцом, мастер Гарри, — продолжал Хью, — я бы посоветовал вам понюхать нашатырного спирта. Вы и не представляете, как плохо выглядите. Просто ужасно.

Я привел Биля в нижнюю гостиную, где над камином висел пейзаж Иннеса, а французские кресла всегда были расставлены самым неудобным образом.

— Хью у нас всегда такой, — объяснил я Билю. — В сущности, не так уж плохо я выгляжу, а?

Мне часто хотелось, чтобы у нас не было камердинера. Слишком уж показной характер носило его присутствие в нашем доме, как, впрочем, и наша гостиная.

Мы стояли с Билем в этой гостиной, посматривая на столики и картины, когда на лестнице послышались шаги и вошла мать в пышном платье пурпурного цвета с очень высоким воротником.

— Поцелуй меня, дорогой, — сказала она. — Гарри, милый, ты выглядишь таким усталым! Мистер Кинг, иногда нам серьезно кажется, что Гарри пытается спрятать нас от своих друзей. Вы тоже пытаетесь спрятать свою маму от ваших друзей?

— Моя мать умерла.

— О! — воскликнула мать и села на скамейку перед камином, в котором горел кеннельский уголь. — Сядь рядом со мной, Гарри, и вы тоже садитесь, мистер Кинг. Как, по-вашему, Гарри много работает?

— Порядочно, — подтвердил Биль.

— Гарри, милый, — мать взяла мою руку. — Мне жаль, мистер Кинг, что вы потеряли маму. Кто может быть ближе матери! Вот мы с Гарри большие друзья.

Мне кажется, что она сказала это искренне. Во всяком случае, она всегда хотела, чтобы мы стали друзьями.

Биль осторожно уселся в одно из французских кресел.

— Ты можешь не рассказывать, чем занимался всю неделю, — продолжала мать, — я и сама знаю. Миссис Мотфорд говорила мне, что в четверг вечером ты дважды танцевал с Кэй. А теперь у меня есть сюрприз для тебя: Кэй придет к нам на завтрак.

— Придет на завтрак?! — изумился я. — Придет сюда на завтрак?

— Можно подумать, что ты недоволен, дорогой, — заметила мать. — Не понимаю, что происходит с мальчиками! Вы знаете Кэй Мотфорд, мистер Кинг?

— Нет, боюсь, что не знаю.

— Милая, добрая и рассудительная девочка. Из тех, что думают не только о себе, но и о других и не придают значения своей внешности.

— Она, должно быть, очень мила, — сказал Биль. — Какая у вас замечательная картина Иннеса, миссис Пулэм!

— О, вы разбираетесь в живописи, мистер Кинг? Мне очень нравится эта картина. Я всегда любила небо. — И они заговорили об Иннесе. Я и мысли не допускал, что Билю Кингу очень уж хочется вести разговоры об Иннесе, но после него он перешел на Сарджента [13] Д. С. Сарджент (1856–1925) — американский художник и график, крупный мастер портретной живописи. , а затем в гостиной появился отец.

— Чего мы ждем? Где завтрак? Где Мери? — выпалил он и скрылся на минуту в холле. — Мери! — услышали мы оттуда его голос.

Я даже слегка вздрогнул, так как не ожидал, что отец будет кричать на весь дом при госте.

— Джон, — обратилась мать к отцу, — это мистер Кинг. А к завтраку мы не приступаем потому, что ждем Корнелию Мотфорд.

— Привет, Кинг! Кто, черт возьми, эта Корнелия Мотфорд?

— Приятельница Гарри, дорогой. Ты помнишь Корнелию — дочь Сесиля Мотфорда?

Отец начал громко сморкаться, что вовсе мне не понравилось.

— И совсем она не моя приятельница, — вставил я. — Просто мы немного знакомы, вот и все.

Отец многозначительно ухмыльнулся.

— Она не твоя приятельница, но ты все же пригласил ее на завтрак?

— Я даже не знал, что она придет. Корнелия Мотфорд — самый настоящий лимон, если хочешь знать.

— Так почему же нам предстоит лицезреть ее на завтраке?

— Не знаю. Спроси у мамы.

— Ну, хорошо, хорошо. Не понимаю, о чем тут разговаривать. — И отец снова высморкался. — Где Хью? Где херес?

— Джон… — начала было мать.

— Я полагаю, что Гарри и мистер Кинг уже достаточно взрослые люди и могут выпить по рюмке хереса. Все ребята в Гарварде пьют, не так ли, мистер Кинг?

Затем сверху спустилась Мери. Она заплела волосы косичками и надела белое, ниже колен платье; мне бросился в глаза нездоровый цвет ее лица.

Мери присела перед Билем в книксене, взглянула на меня с хитрым видом и усмехнулась.

— На завтраке у нас будет девушка Гарри, — объявила она.

— Мери! — укоризненно воскликнула мать. — Мери!

— Знаешь что? — вскипел я. — Если хочешь знать, то… — договорить мне не удалось, в вестибюле раздался звонок, и я почувствовал себя жертвой какого-то отвратительного заговора.

Кэй выглядела как иллюстрация из книги «Маленькая полковница, встречающая своего рыцаря». Волосы у нее были связаны на затылке тугим пучком, блузка накрахмалена, словно у сиделки. Сама она была худенькая, очень худенькая, но с полным лицом, ее карие глаза сверкали, а нос поблескивал.

— Здравствуйте, миссис Пулэм, — сказала она. — А я прогуливала своих собачек.

Вошел Хью с несколькими рюмками на серебряном подносе, и вскоре все мы перешли в столовую.

— Ну-с, — начал отец, когда мы уселись, — чего мы ждем?

— Молитву, дорогой, — ответила мать, — молитву. Ты забыл о молитве.

— Да, да! — «Благодарим тебя, боже, за все ниспосланное нам ныне… Во имя Иисуса Христа, аминь».

Я всегда чувствовал фальшь, царившую на семейных завтраках. Вот и сейчас, сидя за столом и перекидываясь заученными фразами, мы словно разыгрывали какой-то спектакль. Он продолжался и позже, когда мы перешли в библиотеку. Теперь я понимаю, что должен был чувствовать отец. Сначала он завел речь о футболе, затем о том, как изменился Гарвард с тех пор, как он учился там, потом перешел на президентов Тафта и Теодора Рузвельта. Он утверждал, что Теодор Рузвельт опасен для общества и что его нападки на людей, наделенных чувством собственного достоинства и своими трудами поднявших страну до ее нынешнего положения, подрывают доверие к ней. Биль поддакивал отцу, но не думаю, что искренне. Он обычно только смотрел и слушал.

— Здравомыслящий юноша, — одобрительно отозвался о нем отец, когда Биль ушел. — Первый благоразумный человек среди твоих приятелей, которых ты приводил к нам.

Я никак не мог понять, почему Биль здравомыслящий и благоразумный, если он за все время почти не раскрывал рта.

— Настоящий джентльмен, — добавила мать, — и самый приятный молодой человек, которого я когда-либо встречала.

Я никак не мог понять и того, почему она считает его приятным, — разве только потому, что Биль в гостиной разговаривал об Иннесе.

Я не сомневался, что мои домочадцы вели себя отвратительно, что никогда еще они не выглядели такими глупыми и скучными.