Алексей Славич - Начало перемен

— Да нет, просто, оказывается, у меня организм тоже довольно автономный и ты его очень возбуждаешь.

— Тогда пусти старушку Катю в душ, а? Вчера я ведь еще канала под молодую, а сегодня, извини, у меня бушуют комплексы.

…Они стояли на корме речного пароходика. Был солнечный день. Катя что–то рассказывала, смеясь и жестикулируя. Гурова посетило мгновенное острое ощущение счастья. И вдруг мир стал расплываться…

Приснилось, понял Гуров, очнувшись. Катя лежала спиной к нему на другом краю кровати.

— Спишь? — прошептал Гуров.

— Нет, — странноватым голосом ответила она. Гуров придвинулся, обнял ее и повернул к себе.

— Что случилось, солнышко?

— Тебе сейчас я снилась?

— Да.

— Я чувствовала, как ты ее любишь. А пару часов назад, — Катя вздохнула, — вы с ней трахались.

— Почему «с ней»? Это же ты!

— Не я, а сон обо мне. Твои эмоции направлены не на меня.

— Вчера то же самое было? Ты поэтому рано встала и такая грустная была?

— Да.

Помолчали.

— Сереж, — сказала Катя, — не обижайся на меня. Я не могу пока с тобой рядом спать — с ума сойду. Лягу на диванчике в гостиной, ладно? Оттуда мой эмпатический сканер до тебя не достанет.

Утром Катя подошла и уткнулась Гурову лбом в грудь:

— Сереж, извини, а?

— Катюш, извини, а? — в тон ответил Гуров. — Негодящий из меня муж получается.

— Ты лучший в мире муж. А твои сны, сказал Павел, вероятно, признак, что воспоминания всплывают. Может, все проблемы решатся за одну–две недели. Ничего, что я без тебя к нему зашла?

— Конечно, ты ж моя родная жена, солнышко. Правда, пока совершенно не строгая.

Катя взяла его руку и потерлась о нее щекой.

— Иванов с нами хочет срочно встретиться — часа через два. Какие–то дополнительные проблемы возникли. Может, обсудим, какие у тебя возникли вопросы и соображения после моего вчерашнего полупьяного рассказа?

— Знаешь, меня неприятно резануло отношение наших старших братьев по разуму к таким, как ты, андроидам, — задумчиво сказал Гуров. — Почти в чистом виде рабство. Невольно по аналогии возникает вопрос об их отношении к аборигенам и о конечных целях проекта. Может, это какой–то хитрый способ порабощения? Вообще, просвети меня, что у них, сплошной коммунизм и благодать в духе Ефремова и Стругацких?

— Отнюдь, — покачала головой Катя. — У них куча социальных проблем, в том числе похожих на земные, — преступность, наркомания. Время от времени бывают войны. Однако порабощать кого–то, в том числе слаборазвитые расы просто никому не нужно, попросту нерентабельно. Отчасти похоже на ситуацию здесь: скажем, Штаты опасные или важные в плане ресурсов страны не порабощают, а пытаются более–менее мягко контролировать. И то имеют проблем выше крыши. А Земля ни для кого не представляет ни опасности, ни интереса. Ну и, вообще–то, порабощать цивилизации считается недопустимым.

— А почему слаборазвитым помогают? Да еще тратят на это такие ресурсы?

— Иванов вчера сказал, что обычно не помогают. Вроде, это действительно так — помогать считается вредным, может возникнуть комплекс неполноценности или иждивенчества в масштабах расы. Только наблюдают и охраняют от случайных придурков. Помощь оказывается лишь в случае серьезной опасности для выживания цивилизации. Что касается ресурсов… Ну, тоже, как на Земле: африканской стране Мумбо — Юмбо размеры западной помощи кажутся огромными. А для богатых стран это мелочь.

— Интересно. Ладно, давай вернемся к андроидам. Они что, вроде пылесоса, с которым можно сделать все, что угодно?

Катя энергично помотала головой:

— Специализированные андроиды считаются разумными существами. Применяются определенные принципы… как сказать… ну, в общем, гуманизма, не будем придумывать терминов. Есть личная жизнь, никакой жестокой эксплуатации. Вполне достаточное для комфортной жизни финансирование, разная другая помощь. Иванов, кстати, ценил меня как исследователя, всегда был со мной уважителен.

— Но быть проституткой опасно — венерические болезни, маньяки всякие. Наконец, просто противно и тяжело обслужить пять клиентов в день.

— У меня иммунитет от всех болезней. Я сама регулировала количество клиентов. Но на крайний случай могла выключить неприятные ощущения или, наоборот, получить хоть пятнадцать оргазмов от всех пяти клиентов. На блядки как таковые приходилось лишь 20–30 % рабочего времени. Но и блядки мне, скорее, нравились, чем напрягали, пока я не влюбилась в тебя. С эмпатическим сканером и «быстрым режимом» я не по зубам никаким маньякам.

— Но перестать быть проституткой ты ведь не могла?

Катя подумала.

— Сложный вопрос, тут отношение к нам действительно является мягкой формой рабства. Специализацию нельзя сменить просто потому, что приспичило. Но возможно при серьезной аргументации. Хозяева ж не идиоты и не садисты, им результат нужен. Я, кстати, влюбившись в тебя, как раз собиралась просить смены специализации.

— Ну, а чувствовать, что у тебя есть хозяева? А твое программирование как особого существа? Кстати, бесплодного? Это нормально?

Катя пожала плечами:

— А почему нет? Я 620 лет прожила, вполне довольная собой и своей жизнью. Насколько мне известно, то же самое характерно для подавляющего большинства специализированных андроидов. Мы ведь с п е ц и а л ь н о конструируемся под свою функцию и роль. Ты ведь не видишь ничего скверного, что у служебной собаки есть хозяин. Мы, конечно, не собаки, но и не совсем люди. Не понимаю, что ты видишь в ситуации морально неприемлемого.

— Ну, сдаюсь. Не знаю. Просто не симпатично мне это, и все. Может, просто я косный, дремучий и отсталый.

— Мне лично твоя дремучесть, в общем, импонирует. Среди естественно рожденных, как я читала, довольно много ксенофобов, которые презирают или не любят специализированных андроидов. Я с этим у хозяев несколько раз сталкивалась. Когда признавалась тебе, что я андроид, очень боялась, что ты почувствуешь отвращение.

— Ладно. Коварных замыслов по отношению к человечеству я, пожалуй, больше не подозреваю. Теперь давай решать, как нам относиться к тому, что проект рискованный? И к нам хрен знает, кто может иметь какие–то претензии.

Катя помолчала и взяла его за руку.

— Сереж, то, что я сейчас скажу, — это не преувеличение и не фигура речи, а, так сказать, медицинский факт. У меня смысл жизни — ты. Я все–таки не совсем человек, а такое, что ли, более функциональное существо. И у меня с прежней функции произошло переключение на тебя. И как бы нет своих критериев. Понимаешь? Поэтому решай ты.

— Мне кажется, надо продолжать, потому что это важно… А вдруг со мной опять такая хрень случится? И ты опять будешь мучиться?

— Если ты из–за меня откажешься и будешь всю жизнь переживать, что отказался, — мне не будет лучше, Сереж…