Алексей Славич - Ряд волшебных изменений

Тихонько сбегав в туалет и наскоро умывшись, он вернулся обратно — и, как в холодную воду, нырнув под простыню к Татьяне Александровне, попытался обнять ее сзади.

Но рука его была неожиданно жестко поймана и остановлена.

— Михаил, — строгим преподавательским голосом спросила Еремеева, — вы что, действительно думаете, что я осталась у вас для этого? Мне казалось, вы умнее. Заставляете меня жалеть о своем решении помочь вам.

Миша вздохнул.

— А вы что, действительно думаете, что я на любую женщину бросаюсь? Дело не в сексе, у меня с сексом особых проблем нет. Я… ну… сильно по вас соскучился.

— Соскучились? — иронически удивилась Татьяна Александровна. — Недели не прошло с последнего свидания.

— Зря вы мне не верите. Ну, — стал сбивчиво объяснять Миша, — когда я точно знал, что увижу вас раз в неделю — это одно. Хотя я и тогда по вас скучал. А тут не увижу целое лето. И потом — неизвестно когда увижу, да и мельком в коридоре… И я поэтому очень по вас соскучился… Вот…

И Миша, взяв Татьяну Александровну за руку, неожиданно ее поцеловал.

— У вас, однако, интересное воспитание для современного молодого человека, — заметила, скрывая смущение, Еремеева. — Кто ваши родители?

— Папа — журналист, мама — филолог, сейчас работает в филармонии.

— Как вас по батюшке?

— Аркадьевич. А что?

— Ничего, просто вы меня, Михал Аркадьич, величаете по отчеству, цикуту выпрашиваете, ручку целуете, а я вас эдак фамильярно по имени. Кстати, кого–то мне ваше имя–отчество напоминает… Вспомнила, Светлов у нас был Михаилом Аркадьевичем.

— Вы любите Светлова? — осторожно спросил Миша.

— Да нет, поэт весьма посредственный, типичный советский мыльный пузырь. Но человек, кажется, был порядочный. И остроумный.

— Знаете историю, как он зашел к своим знакомым, делающим ремонт?

— Нет, вроде не помню.

— Книжку надо было передать или что–то в этом духе. Ему вручили через порог, а домой не пригласили с большими извинениями, мол, делаем ремонт. На что Светлов ответил: «Интеллигентные люди не делают ремонт».

— Забавно.

— Еще знакомые отца рассказывали, что ремонт он у себя, действительно, никогда не делал. И, вроде, был большим бабником.

— БОльшим, чем вы? — изумилась Татьяна Александровна.

— Со мной просто никакого сравнения. У Светлова ведь была масса почитательниц. Иногда случались забавные ситуации. Я в детстве был знаком с одной поэтессой, Ольгой Кильчевской, она часто бывала у нас, играла со мной. Мне почему–то запомнились у нее такие строчки:

Я приду по печальной дороге дождей

к человеку, который от меня отмахнется.

Мы друзьями останемся. У меня будет много друзей.

Одиночества нет. И не надо эмоций.

…Он болтается около. Он повисает над.

Он становится призраком дальнего, нужного счастья…

Но придется понять, обязательно нужно понять,

что он сам по себе и ни в чем я к нему не причастна…

— Трогательные стихи, — помолчав, сказала Татьяна Александровна.

— Так вот, рассказывали, что Оля пришла к Светлову как к мэтру стихи показать. Тот лениво послушал пару вещей и сказал: «Ну, ничего. Раздевайся».

Еремеева засмеялась:

— Все–таки вы со своим тезкой похожи.

— Клевета, вы разделись сами. Ну, Оля вылупилась на Светлова, а тот сам начинает раздеваться и уже слегка раздраженно говорит: «Чего стоишь столбом? Давай–давай, раздевайся». Оля ка–ак устроила ему выволочку на тему, что надо иметь стыд, совесть и уважение к талантам молодых поэтов — только искры летели. А кончилось тем, что они даже подружились. Вполне платонически.

— Еще что–нибудь почитаете?

— С удовольствием:

— А еще?

— Вот вам немножко классики — ранний Окуджава:

Татьяна Александровна сладко потянулась и покосилась через плечо:

— Стихи–то вы, Михал Аркадьич, с нарастающим намеком читаете. Ну что, раз уж вам так приспичило, удовлетворить вашу юношескую сексуальную озабоченность?

— Спасибо, — чуть помолчав, сухо ответил Миша. — Моя сексуальная озабоченность как–нибудь обойдется без такого благодеяния.

И попытался встать с диванчика.

Татьяна Александровна, мгновенно повернувшись к нему лицом, схватила его за руку и привлекла к себе:

— Мишенька, не обижайся, прости старую дуру!

Миша улыбнулся и обнял ее:

— Вы совсем не старая. И очень красивая.

— Однако изящное умолчание дает понять, что все–таки дура, — рассмеялась Татьяна Александровна.

— И совсем не дура, а очень умная. У меня аж мозги пухли над конспектом. Но давайте помолчим…

— Михал Аркадьич, извините, помолчать не получилось. Громко кричала? — спросила Татьяна Александровна.

— Ну, так, слегка покрикивала.

— Знаешь, у меня до тебя было… дай посчитаю… восемь мужчин, и ни с кем ничего, заслуживающего внимания, не получалось. Вроде и оргазмы были — но хорошая отбивная вкуснее тех оргазмов. Я уж лет десять думать забыла про все эти глупости. Как это вы умудрились меня раскачать, серебряный мой?

— Не знаю, Татьяна Александровна, у меня женщин было меньше, чем у вас мужчин. И даже на золотого я не тяну.

— Зильбер — на немецком и, наверное, на идиш серебро. Ничего не могу сделать, будешь серебряным. Терпи.

— А-а. Не знал. Ладно, придется терпеть.

— Так не будет проблем с соседями из–за моих кошачьих воплей?

— Эта квартира, кроме моей комнаты, — бордель, на крики страсти здесь внимания не обращают.

— Бордель?!

— Ага. Хозяйке свои люди в милиции по–дружески посоветовали из трех комнат хоть одну для отмазки сдать какому–нибудь тихому мальчику. Причем ужасная правда открылась не сразу — я ведь действительно довольно тихий мальчик и поначалу искренне не понимал, что тут такое происходит.

Татьяна Александровна рассмеялась:

— И что бедные родители тихого мальчика?