Тод Гринуэй - Праздношатание[Полная версия]

Августин говорит, что зла не существует. Все сущее — добро, говорит он. Добро реально существует. Зла нет, есть просто отсутствие добра. Зло не имеет собственного существования.

Это утверждение шокирует. Оно противоречит тому, что говорят нам наши сердца. Мы, возможно, назовем человека, укравшего деньги из кармана, жуликом, может иногда и симпатичным. Но Гитлер: Гитлер же был злом, причем Злом Абсолютным. Да, есть оттенки серого, но есть и черный цвет. Все дело в степени. Мы обычно думаем о зле, как о реальном чем–то, типа электрического тока. Мы рассматриваем зло, как стихийную силу, которая может захватить людей, например, террористов. И, конечно, существует литература, полная зла. Энциклопедия Британика говорит о Батае и де Саде: поиск удовлетворения с помощью удовольствия, полученного посредством жестокости, формирует часть человеческой психики.

Но нет: чтобы разрушить чары, Августин напомнил бы нам, что это всего лишь книги. И Ханна Арендт говорит: «зло — это проблема бездумности, отказ использовать рассудок по назначению. Наши души обязаны трудиться…»

Руфь Крюгер была двенадцатилетней австрийской девочкой, которая во время Второй Мировой войны пережила концлагерь, а потом написала книгу «Weiter leben». Сюзан Нейман цитирует ее слова о том, что люди, работавшие в местах, подобных Аушвицу, где Крюгер провела несколько месяцев, не могли бы функционировать там иначе, чем «утратив понимание». Эта фраза так остро привлекла мое внимание, что я заказал перевод. Книга оказалась интересной, но я нигде не нашел на этих слов, ни даже упоминания о них. Однако к тому времени мне также попалось описание инцидента из Илиады. Агамемнон в приступе гнева публично унизил Ахилла, их главного воина, перед всей армией. Позже, пытаясь извиниться, он объяснял, что «Зевс отнял у него понимание» (перевод Додда).

Западный мир, в основном, ориентирован на светских людей с рациональным мышлением. На умных людей, не обремененных эмоциями. На замечательных людей, преимущественно мужчин, благодаря которым существует наше западное общество, основанное на технологиях. У них хорошие результаты при тестировании на уровень интеллекта. Они забрасывают нас голыми фактами. Рациональная мысль так преуспела, что иногда кажется, что других мыслей вообще не бывает. Вывеска на рыбном рынке гласит: «ЕШЬТЕ РЫБУ — БУДЕТЕ УМНЫМИ. БУДЕТЕ УМНЫМИ — БОЛЬШЕ ЗАРАБОТАЕТЕ, БОЛЬШЕ ЗАРАБОТАЕТЕ — КУПИТЕ БОЛЬШЕ РЫБЫ». То есть: люди с техническим умом изобретают новые технологии, а новые технологии вдохновляют еще большее количество технологов. Они знают. Они все знают о материальных предметах, о том, как они работают, как их делать, и они их сделают. Если бы мир оставили на людей типа меня, мы бы жили в пещерах.

И все же знать не всегда значит понимать.

Рациональная мысль лучше всего работает в области конкретных задач типа конструирования двигателя, двойной бухгалтерии или узко–сфокусированной теории в чистой науке. Мир, человеческая комедия, ею не познается и во многих своих проявлениях остается неподконтрольным. Мир — место иррационального поведения, избытка парадоксов, выбора Хобсона, недоразумений, радости, отчаяния, разглагольствования о политике, бесстрашия, двусмысленности, щедрости, двуличия — часто все в одном человеке; тонны хороших намерений, мазохизма, наивности, цинизма, очарования, амбиций, сомнительной мотивации. И шанс — чисто слепой и бьющий мимо цели шанс, очень серьезный игрок в этой комедии, где, кажется, ничто ни от чего не зависит.

Рациональному уму трудно иметь дело с этой путаницей. Он ищет «решение» там, где нет решения. Нужна способность к осознанию, а способность к осознанию — это не продолжение интеллекта, она живет в другой части мозга. Способность к осознанию ладит с двусмысленностью, ее язык — воображение и сопереживание, умение читать глубоко в умах и сердцах людей. Даже террористов? Террористов в особенности.

К сожалению, у большинства из нас способность к осознанию хрупка и легко затопляется голодом, бедностью, яростью: это ведь так просто — впасть в зло.

Однажды я испытал очевидное зло и в себе самом. Возвращаясь вечером с работы, я остановился у стенда с газетой. Молодой человек стоял на менее освещенном участке улицы. Когда я проходил мимо, он пробурчал что–то себе под нос, чего я не разобрал. Я попросил его повторить. Он сказал: «Как поживает твой горб?»

Мои мысли застопорились, когда я пытался поверить, что услышал именно то, что, я подумал, я услышал. Тогда он сказал: «Ха! Калеки выползают по ночам!» Черт, это пробрало меня до костей: у меня очевидное и выраженное искривление позвоночника. Я повернул прочь, но в это мгновение во мне что–то вспыхнуло.

Думая об этом по дороге домой, я понял, что эта слабая, но безошибочно узнаваемая реакция была позывом к мести. Камень, железный прут…. Исходило ли это от меня, самого мирного из людей? Да, нас было двое, мы были соединены этим кратким симбиозом. Зло за зло.

Но почти в тот же момент я понял, что насилия он, очевидно, и искал: возможно, насилия по отношению к себе в качестве жертвы.

Ясно, каким одиноким и несчастным человеком он был.

Зло, стало быть, как и добро, не пронизывает мир, как нечто реально существующее. Мы видим, что хорошие люди нередко совершают поступки, ведущие к злу, но мы не можем должным образом объяснить действия злого человека, здесь в нашем понимании случается пробел.

Едва ли удивительно, что способность сопереживания кончается перед лицом голода и насилия, разоряющих большую часть мира. В нашей стране у нас меньше оправданий; здесь все заменяет эгоизм. Я думаю о любопытном феномене социального обеспечения.

Все говорят со вздохом, что социальное обеспечение — это проблема. (Самая главная проблема, конечно, для людей, пользующихся им). Стандартное действие политиков — кидать туда деньги в надежде, что проблема рассосется, но она не исчезает. Трудно изыскать не деньги, но форму. Под формой я подразумеваю набор общих признаков, идентифицирующих этих людей, как группу. Люди на социальном обеспечении не воспринимаются группой или определенным человеческим типом, потому что они одеваются, как все, и едят ту же еду, когда могут себе это позволить. У них, как и у всех, такая же идея нормальной жизни. Они разные, как и все другие люди. У них нет ничего общего. Другие группы определяются некими общностями. Мы, которые когда–то были коллекцией бесполезных «стариков» с рваными сумками, теперь стали «гражданами старшего возраста», если хотите, мы характеризуемся возрастом. Нашу категорию объединяет обязательный пенсионный возраст, объединяющая нас, так сказать, задача — умереть.