Тод Гринуэй - Праздношатание[Полная версия]

Индейцы когда–то были удостоены звания «коренных жителей», и государство с тех пор с ними торгуется. С другой стороны, метисы объединены не тем, чем они являются, а тем, чем они не являются. Государство не распознает их, как категорию, потому что как группа, они не обладают формой. Заключенные в тюрьме определены четче всех. Людей в тюрьме уважают, в какой–то степени, больше, чем людей на социальном обеспечении. Удивительно, что при всех расходах на содержание людей в тюрьмах, никто никогда не пожаловался, что на заключенных тратятся деньги налогоплательщиков.

Но все это хорошо известно. Моя озабоченность социальным обеспечением весьма специфична. Она относится к маленьким детям, родители которых его получают. Мы знаем, что ребенок должен хорошо освоить язык в течение первых пяти лет. Если этого не случилось в течение этого времени, то не случится уже никогда. Ребенок сможет говорить и, возможно, заполнить анкету, но он никогда не сможет четко выражать свои мысли, он будет понимать мир на уровне комиксов, и, соответственно, его жизнь будут устраивать другие люди. Включая полицию. В своей книге «Голый примат» Дезмонд Моррис говорил, что каждый насильник и убийца начинал свою жизнь «доверчивым крошкой с широко открытыми глазами».

Младенец учится, пристально глядя в лицо своей матери, разглядывая ее и слушая ее. В этом взгляде интенсивность, какой я никогда не видел у взрослых: вопрос серьезен, на кону — жизнь. Ребенок каким–то образом вычленяет из речи синтаксис и грамматику. Лингвистам этот процесс непонятен. Матери знают еще меньше лингвистов, но они понимают, что происходит. У меня есть запись из тех времен, когда мой старший сын учился говорить (первый ребенок лучше всего запоминается):

«В течение тех первых недель и месяцев Джон, бывало, смотрел мне в глаза и, казалось, задавал, сам не зная какой, вопрос. В глубине его глаз, несомненно, не было мыслей. Поэтому так странно смотреть в глаза младенцу. Иногда он хмурился и выглядел неизвестно почему обеспокоенным, но, возможно, я читал в его глазах свое собственное беспокойство».

Если мать ребенка или кто–то другой не могут найти времени для этого взаимного взгляда, то его и не будет. Младенцы, из богатых ли семей или из семей на социальном обеспечении — самые важные из всех людей. В нашей стране дети должны ясно мыслить и быть любознательными, чтобы стать компетентными и жить хорошо. Я не могу понять, почему политикам так трудно это уразуметь? Пропустил ли я что–то?

При всех ограничениях современного рационального ума и при эгоизме власть предержащих, не говоря уже об образовании, обеспечивающем скорее сноровку, чем способность к осознанию, откуда же возьмется мудрость, чтобы пройти через будущие беды? Ясно, что пока здравомыслие одолеет хаос, миллионам предстоит умереть. Я рад, что меня не будет, и что я не увижу грядущие беспорядок и смятение.

Есть две вещи, которые поражают меня в нас, людях: мы необыкновенно жестки и предприимчивы, и, получив пинка, — храбры. Это с одной стороны. С другой стороны, со сверхъестественной безошибочностью мы наступаем и наступаем на одни и те же грабли.

И все же… Однажды вечером, давным–давно. Друг, теперь умерший, вопросительно поднял бутылку вина. Я посмотрел на свой стакан, и, не думая, сказал: «Он еще наполовину полон». А потом засмеялся, поняв, что продемонстрировал себя по определению оптимистом.

И таким я, наверное, наивно остаюсь. Но Ханна Арендт, которая знает гораздо больше меня, говорит: «Мы, естественно, порочны, но мы не порочны по нашему естеству… В мире мы, возможно, по–прежнему у себя дома.»

Некоторые «верят в Бога». Другие отвергают саму идею, потому что она иррациональна, а иррациональное, говорят они, не доказуемая вещь .

Сомнение основано как на вере, так и на безверии. Сказать «я верю в Бога», значит, иметь в виду, что бога может и не быть. Атеист попадает в такое же затруднительное положение: а, вдруг там наверху, кто–то все же существует. Если каждое утверждение содержит собственный встроенный антитезис, тогда, наверное, и верующие, и насмешники могут найти лучшее применение своим мозгам.

Парадоксально, но природа Бога — это другое дело. Она вряд ли человеческая, даже если и не углубляться в вопрос. Мы говорим, что луна вращается вокруг солнца, но, на самом деле, и наша Земля, и луна вращаются вокруг единого центра тяжести, называемого барицентр. Человек и Бог вращаются друг относительно друга. Которое из тел главное?

Легкомысленная метафора для Бога: северный магнитный полюс. Он расположен где–то к северу от нас, его местоположение со временем сдвигается, он так далеко в горах, что никто его никогда не видел, и, в любом случае — это не то, что может быть увидено, но если нести на веревке кусок магнитного камня, он приведет вас через снег и бури туда, где вы хотите быть.

Патер Браун, сыщик из «Рассказов Патера Брауна» Честертона, в «Предсказании собаки» замечает, что когда люди перестают верить в Бога, они теряют здравый смысл. Я думаю, иногда это правда. Люди так страстно и горячо желают «верить» во что–то, что читают гороскопы, говорят о «мистицизме» и делают из книг типа «Кода да Винчи» бестселлеры. Лучше бы они ходили к мессе.

Я был очарован, когда впервые прочитал в энциклопедии о муциллитах, последователях когда–то основной ветви теологии суннитов. Муциллиты придерживались мнения, что у Бога есть суть, но нет неотъемлемых свойств. Я немедленно почувствовал себя как дома в чистом воздухе этой мысли, такое отношение к богу показалось мне благородным и уважительным. Так не похоже на ноющих христиан, высмеянных Ницше в «Генеалогии морали»: «Ужасающее панибратство, с которым они обращаются к своему Создателю… тыкаются в Бога носом и лапают его».

Но, прочитав повторно, я увидел, что кое–что пропустил: «нет вечных неотъемлемых свойств». Причина, по которой Аллаха рассматривают без постоянных свойств, такова, что иначе и эти свойства будут вечными сущностями, а это был бы политеизм. Я полагаю, в этом есть какой–то логический смысл, но затем они продолжают — и это уже для меня непонятно — что Аллах знает, хочет и действует в силу своей сути, а не через свойства знания, воли и мощи».

Это еще сложнее Троицы.

И все равно, если бы меня принуждали верить, я мог бы принять Аллаха без свойств.

Милан Кундера, возможно, в чем–то похож на муциллита: в рассказе «Эдвард и Бог» Эдвард «страстно мечтал о Боге, поскольку один Бог свободен от уводящей в сторону необходимости КАЗАТЬСЯ и может просто БЫТЬ. Поскольку он один составляет (Сам, единственный и нереальный), существенную противоположность менее существенному (но гораздо более реальному) миру».