Ирина Мамаева - Земля Гай

За поворотом, за лесом стоят эстакады — гнилые, наполовину разобранные на дрова, а рядом с ними — навсегда оставшиеся в Гаю вагоны. Два или три из них с лесом — как будто все кончилось внезапно: люди, торопясь, грузили бревна в вагоны, не зная, что паровоз не придет за ними никогда.

Михайловна глубоко вдохнула.

Кузьминична, забывшая надеть зубы, подняла бесцветные глаза к небу: разглядывала что–то там, в вышине, и щерилась беззубым с розовыми деснами ртом.

Появился поезд.

Бабки были глуховаты и потому расслышали его, лишь увидев.

Это был скорый «южный» экспресс, полный заспанных, свежих, молодых, детских, любопытных, веселых лиц. Настоящий, какие были всегда, ничуть не изменившийся со времен существования вокзала в Гаю поезд.

Поезд ворвался в Гай с грохотом и гарью, и Михайловна с Кузьминичной традиционно охнули, вцепившись друг в друга. Находящимся метрах в десяти бабкам, казалось, что они чувствуют и гарь, и тот с особенным запахом ветер, который, по их разумению, сопровождает всякий поезд, издалека стремящийся в далекую даль. Бабки сидели и чувствовали свою особенную причастность к этому.

После обеда Михайловна наконец сочла, что пора. Нацепила «парадные» очки, вытащила из кошелька обе их полученные утром пенсии и уселась за стол. Серьезно, слюнявя палец, пересчитала купюры: все на месте. Оставила их на столе и подтащила табуретку к красному углу. Покряхтела, попыталась влезть, но не смогла:

— Под жопу–то подпихни! Ковырнусь же!

Кузьминична, понимая, что происходит что–то важное, не огрызнулась, а молча подпихнула.

Михайловна вытащила из тайника — шкатулки на полочке под самым потолком за портретом Ленина — тряпичный сверток. (Кузьминична не дышала). Слезла, подошла к столу, развязала. Вытащила из него пачку денег и уставилась на товарку:

— Вот оно!

— Шо? — так же шепотом, выпучив глаза от усердия, выдохнула та.

— Да Тишкина мать! — удивилась Михайловна. — Дура старая, што, опять не помнишь?

Кузьминична заморгала, зашмыгала носом, личико ее сморщилось… она уже понимала, что вспомнить нужно что–то важно и нужное, но… Слов не было. Только сиреневые цветочки.

— Сидит, как муху проглотила!

— Дрова пора покупать? — робко спросила Кузьминична.

Михайловна схватилась за голову.

— Опять я на беду попала объяснять… Уезжаем мы отсюда, всё — уезжаем! Навсегда! На поезде!

— Куда?!

— На юг, на Кубань, туда, где нету снега, где все время светит солнце! Вот, — она сунула ей под нос зачитанное почти до дыр письмо из той же тряпицы, — читай.

Кузьминична схватила письмо и беспомощно уставилась на него, морща лицо и беззвучно шлепая губами. Михайловна сняла очки и нацепила ей на нос.

Дорогая бабушка!

У нас все хорошо. Погода хорошая. Продукты дешевые. Мы купили хату в пять комнат с верандой. К дому подведен газ, есть ванная и через газовую колонку в ней горячая вода. Мыться можно с утра и до вечера. Серега работает, и мы скоро хотим дите заводить. А я тоже работаю и с ним сидеть не смогу — трошки только, мне никак нельзя потерять место, потому что работы в станице мало. Мы вот подумали за тебя. Мы тебя возьмем в дом, местов у нас хватит. Чтобы ты за дитем ходила. Продавай там свою хату и приезжай с деньгами к нам. Очень ждем.

Твоя внучка Ольга.

Далее прилагался адрес.

Кузьминична вслух, с выражением прочитала написанное и перевела взгляд на Михайловну. В очках ее глаза выглядели огромными. Он поняла из письма, что какая–то Ольга звала куда–то к себе свою бабушку, но какое это отношение имеет к ним? Спрашивать же боялась.

— Да твоя это, твоя внучка зовет тебя до себя! Тебе письмо–то! Кумекаешь? — все больше раздражалась Михайловна.

— Мне сегодня письмо пришло?

Но выхода не было: Михайловне пришлось все заново объяснять.

От сына и внуков Кузьминичны не было известий давно, несколько лет. Кузьминична, если вдруг про них вспоминала, что бывало, понятно, редко, вздыхала: «Господь им судья» и немного радовалась, что у нее вообще на свете хоть кто–то родной есть, и снова забывала о них. Михайловна вспоминала о них чаще и немного по–другому: «Суки, бросили родную бабку, а мне тут возись с ней!..»

Не было, не было вестей — да вот пришло письмо. И теперь это была их цель, их мечта — уехать отсюда: не знать, не видеть, забыть. Хоть перед смертью пожить по–людски, надышаться…

— Да давно оно пришло, не сегодня. Твоя внучка Ольга, от сына твоего… как там его?.. в общем, внучка твоя тебя к себе зовет. Правнука тебе хочет родить.

— Внучка? Правнука? — расцвела Кузьминична. — Господи, радость–то какая — у меня внучка есть! Господь — он все слышит, всем воздает! Шо ему…

— А ты меня с собой позвала — помнишь? — Михайловна с подозрением уставилась на Кузьминичну.

— Куда?

— На Кубань, к внучке, — Михайловна стянула с Кузьминичны очки, попыталась надеть их — не попала дужками за уши, сидела и просто вертела в руках.

— Господи–суси, я туды поеду? — разволновалась Кузьминична.

— Мы поедем — ты и я! Я тебя не брошу, ты же одна не доедешь: потеряешься где–нибудь. Или своруют у тебя деньги, убьют и закопают у железнодорожных путей.

— Убьют?! Ты же не бросишь меня? — Кузьминична схватила Михайловну за руку.

— Знамо дело, не брошу. Как ты могла так худо обо мне подумать?

— А когда поедем? Завтра? Свят–свят–свят, мне страшно, Михайловна…

— Чтобы ехать — деньги нужны. Мы уже год с пенсии копим. Шутка ли — три тыщи километров! Сколько денег надо!

— Так она пишет — хату продать. С божьей помощью.

— Хату! Кто твою хату купит? Кому сюды ехать надо — ни магазина, ни почты нету! Вот мы и копим, штоб, значит, не с пустыми руками, не бедные родственницы, а две полноценные пожилые женщины.

Кузьминична пыталась осмыслить новости. Михайловна наконец нацепила очки и стала отслюнявливать бумажки, бубня себе под нос счет. Досчитала и торжественно выложила на стол пачки: пятидесятирублевые, сторублевые, пятисотрублевые — и даже одну тысячную — бумажки:

— Вот.

— А этого хватит? — радостно спросила Кузьминична.

— А кто его знает… — Михайловна задумчиво подперла щеку рукой. — Я примерно знаю, сколько стоят билеты.

— Примерно?

— Я вот думаю, может, у Егорки спросить? Он все ж таки мне родственник, почти внук. И потом, он молодой, в городе жил…

Решать, конечно, что–то надо было. Письмо пришло уже почти год назад. Может, эта Ольга уже давно родила и нашла другую няньку? Или ей на работе дали декретный отпуск? Может, она давно уже забыла о приглашении, да и о бабке вообще? Надо было срочно что–то решать — надо было ехать.

Кузьминична преданно смотрела на Михайловну. Она уже связала новость с предыдущими разговорами — а говорили об этом бабки между собой постоянно — и стала успокаиваться, рассеянно смотрела по сторонам.