Дмитрий Разумов - Fortunatim

Итак, почти через год после того, как я выявил сходство фотографий Принца Ниитубе и оперуполномоченного Митрохина, у меня появилась возможность приоткрыть завесу этой тайны. На одной конференции, я был представлен не кому иному, как Леониду Львовичу Кирибашу, бывшему начальнику Управления полиции в котором работал Митрохин. К тому времени, он занимал один из постов в министерстве. В общении человек этот оказался довольно скрытным, все больше слушал, нежели говорил и на вопросы отвечал как–то туманно, неоднозначно. Похоже, он был не склонен сразу доверяться всякому новому собеседнику. Но судьба распорядилась так, что наше общение по завершении конференции не прекратилось. Как–то во вьюжный зимний вечер, буквально через пару месяцев после нашей первой встречи, мы оказались сидящими рядом за одним столом в доме отдыха «Сосны», где один наш общий знакомый праздновал свой юбилей. Ближе к концу вечера, я решился заговорить с генералом о Митрохине.

— А, Вы про это? — как–то совершенно легко начал он разговор. — Весьма темная история.

Поняв, что он заговорил о чем–то мне неведомом, я поспешил уточнить.

— Статья, которую я прочитал в «Вестнике вечерней столицы»…

— Ой, и это… даже не вспоминайте, меня ведь чуть не выперли тогда за нее. Хитрая бестия, эта журналистка. Она тогда своей этой фотографией, я уж не говорю о статейке, наделала много шума. Мы ведь всерьез думали, что он пропал именно по этой причине.

— Пропал?

— У меня ФСБ все управление вывернуло наизнанку из–за этого Митрохина, а он, как в воду канул. Сбежал.

— Как, то есть, сбежал? — от обилия свалившейся на меня информации, я стал плохо соображать.

— Так Вы что, не в курсе? А я было подумал, что всю историю эту знаете.

— Видимо, я что–то из нее упустил.

Генерал откинулся на спинку стула. Он был в каком–то редкостно благодушном настроении.

— Не знаю, стоит ли Вам поведать все до конца. Но, если уж сказано «а», то следует говорить и «б».

После этих слов я понял, что попал в узкий круг доверенных лиц этого человека и это, честно говоря, мне не столько польстило, сколько заставило внутренне напрячься.

Он же поведал мне следующее.

— Как только мне на стол лег этот злосчастный номер газеты, как сейчас помню, статья называлась «Снова беспредел», я сразу же приказал прислать ко мне этого опера — Митрохина. Собирался его пропесочить как следует за эту фотографию. Хотя я к тому времени уже знал, что паренька того действительно отпустили после опроса еще вечером, а он где–то ночь прогулял, вляпался в какую–то историю… ну, а матери наврал, что его в полиции избили. Так вот, через десять минут докладывают, что не могут его найти. А статейку–то помните, как она начиналась, то–то. Я, ясное дело, злобно ору, газетенку эту им в морду бросаю и требую, чтобы Митрохин был в моем кабинете через три минуты. Они опять: пропал, найти не можем. Ну, что мне оставалось делать? Такое им расследование факта пропажи сотрудника устроил, думаю, до сих пор еще помнят.

Генерал наклонился к самому моему уху.

— Выясняется, — заговорчески заговорил он, — что последний раз его видели разговаривающим в своем кабинете с каким–то негром в длиннющей рубахе и полотенцем на голове. А после этого… хрен его знает, куда он делся.

— Каким, простите, негром? — мне стало казаться, что генерал начал заговариваться.

— Да, вот, кто ж его знает, каким негром. Я и журналы прохода в здание все поднял, и объяснения чуть не со всего Управления взял, и весь розыск свой на уши поставил… ничего, пусто. Камеры наблюдения все лично просмотрел, и те пустые все. Ну, никто к нему в кабинет не входил. И сам он оттуда не вышел.

— Что же это он, растворился?

— Растворился, сука, — генерал развел руками. — Как в воду канул. А мне ФСБ все Управление и в хвост и в гриву за это…

— И что же, так и не нашли?!

Он обреченно махнул рукой. С какой–то неимоверно глубокой тоской посмотрел мне прямо в глаза и сказал последнее за этот вечер слово.

— Нашли.

Как я ни пытал его последующие два часа, он молчал. Показательным было лишь то, что в тот вечер Кирибаш напился до зеленых чертей и в обездвиженном состоянии был доставлен в свой номер адъютантом. Поначалу мне хотелось воспользоваться ситуацией и попросить его предоставить мне возможность ознакомиться с материалом по факту пропажи оперуполномоченного Митрохина, однако, четко расслышав то, что в дело на каком–то этапе вступили сотрудники ФСБ, поостерегся, и решил просто принять его рассказ на веру.

Немногим позже, я узнал, что генерал не сказал мне ни слова неправды.

Забегу несколько вперед и открою перед читателем одну тайну. Я лично, и уже довольно давно, знаком с Принцем Ниитубе (он же Митрохин А. Н.), и то, что я собираюсь изложить в этой главе, целиком и полностью основано на его собственном рассказе, что был поведан мне одним весенним вечером у большого мраморного камина.

Итак, следуя добрым традициям честного повествования, не смею добавлять к его словам ни одного своего.

«…Он появился как будто из воздуха. Ни дверь ни скрипнула, ни нога по паркету ни шаркнула. Стоит передо мной и на чистом русском языке говорит:

— Здравствуйте, Антон Николаевич.

А я вижу перед собой негра в длиннющей рубахе и чалмой на башке, и понять ничего не могу. А он еще в таких старомодных очках был, таких сейчас нет, у стариков только. Ну, цирк!

— Вы, — говорю, — кто?

— Гончаров, — представляется он. — Георгий Евгеньевич. Так Вам будет удобнее.

Я тогда несколько попроще в разговорах был, и прямо ему говорю.

— Ты себя–то в зеркале видел, Георгий Евгеньевич? Ты же негр!

А он ничего так, спокойно, без нервов отвечает.

— У нас возникла щекотливая ситуация. Вековая традиция передачи власти была нарушена Вами в самый неподходящий момент. Теперь следует с этим разобраться, иначе Ниитубе ждет хаос безвластия.

Тут я смекнул, что это какой–то обдолбавшийся черт, непонятно каким образом прошедший в Управление. Я ему говорю:

— Здесь полиция, товарищ Гончаров — Матумба, — так и сказал, — а не институт психиатрии и не наркологический диспансер. Идите–ка вы отсюда, пока целы, — что–то в этом роде.

А тот заявляет.

— Видите ли, товарищ Митрохин, — вроде как передразнил, — погибший от Вашей руки вождь желал передачи власти своему сыну, а Вы, нарушив волю великого человека, совершили большой грех.

Я тогда уже было потянулся к трубке телефона, чтобы в дежурку позвонить, а он так раз, и кладет передо мной газету эту чёртову, «Вестник вечерней столицы» и в мою фотографию тычет, которую эта шалава журналистка на телефон свой сделала. А газетка то вся в кровище измазана. Ну, я так и понял, что перец этот кого–то замочил, съехала у него на этой почве крыша, и он сдаваться пришел в полицию. Я ему бумажку сую, мол, ты напиши, чего натворил то. А тот ни в какую. Ручку не берет, пальцем в газету тычет и все свое о вожде убитом, да о сыне его властью обделенном болтает. Я через пять минут такого базара в шизу впал, хотел его уже за шкирняк в дежурку тащить, оформлять, а он проворно так хвать меня за руку и всё… Помутнело всё передо мной. Глаза открываю, херня какая–то. Вместо кабинета хижина тростниковая, костерок посередине тлеет. Ну, думаю, попал…»