Дмитрий Разумов - Fortunatim

Здесь следует заметить, что подобная манера вести разговор, сохранилась за Принцем до сих пор. Видимо, здесь сказывается полицейское прошлое. Вместе с тем это очень обаятельный и легкий в общении человек. Он необычайно щедр и в последнее мое посещение его замка, подарил целую бочку до сих пор любимого мною Dalmore. Впрочем, это все лирика, пора опять предоставить ему слово.

«…Не знаю, как это у него получилось, что–то типа телепортации. Ну, всё–таки обладатель мудрости всего мира… А у меня от солнца даже глаза заслезились. Я из хижины как на улицу вышел, так просто и зажмурился. А сам чувствую, вонища нестерпимая. Смотрю, а там трупак такого жирного негра валяется. Мухи там, тучами носятся. У забора какие–то кренделя сидят, по виду европейцы… ну, белые короче. И тоже от вонищи этой охреневают. С ними какой–то черненький сидел. Я к ним, так мол и так, что тут такое? А они на меня во все глаза смотрят и молчат гады. Один опомнился, говорит: «бонжур». Ну, я так и понял, что французы.

— Бонжур, — говорю. — А я где?

Они не понимают. Лопочут что–то по своему, не разобрать. Я к этому, к шаману — к Георгию Евгеничу.

— Объясняй, давай, — говорю ему — что за дела?

Он мне показывает пачку газет каких–то, где сверху тот самый, весь в кровищи, «Вечерний вестник столицы» привязан. Опять в мою фотографию тычет и говорит.

— Ты с неба упал и убил вождя деревни. Теперь богам решать кто достойнее.

Подводит ко мне негра толстого, разодетого как попугай. В башке перья, бусы какие–то на шее, кольцо в носу. Протягивает нам обоим по кремневому ножу и говорит.

— Вы теперь оба Принцы Ниитубе и кто первым отсечет ухо вождя, тот и будет править деревней.

Мне, ясное дело, такой расклад вообще не улыбался. А этот, толстый, как ломанулся к трупу и ножом своим ухо ему отрезал. Я чуть не проблевался. А французы проблевались. Им шаман тогда что–то сказал, они поднялись и ушли. А когда уходили, один всё меня на фотоаппарат снимал. Я тогда даже и не подумал, что с ними поговорить можно, ну через шамана то. Я в полном охреневоне тогда находился. Ко мне этот толстый с ухом отрезанным в руках подбежал и давай ржать. Ну, я ему в бубен — он рогами в землю. Шаман меня за руку взял и в хижину к себе отвел.

— Боги распорядились так, — говорит он мне. — Ты же, навеки теперь Принц Ниитубе и если у действующего владыки Элдихутту не будет наследников, то в день указанный хранителями деревни, ты сможешь убить его, отсечь его ухо и принять всю полноту власти.

— Очень рад, — говорю.

Тот спрашивает.

— Будешь ли ты проживать в Ниитубе или изберешь своим обиталищем иное место? — шаман все время говорил до тошноты вычурно, как Йода из «Звездных войн».

Я спрашиваю.

— А какие есть варианты?

— Ты можешь вернуться обратно, откуда прибыл со мной, а можешь последовать за своей судьбой, выбор Принца — закон. Так и сказал.

А у меня как раз на работе кризис из–за газеты этой долбанной. Обратно возвращаться, это голову в петлю засовывать. А тут такие события! Ну, я и говорю.

— Погоди, дай подумать.

И жил я у них, наверное, еще недели две или три, всё в себя приходил. А потом обдумал всё, рукой махнул, мол «Давай за судьбой».

Так здесь, возле зáмка и оказался…»

Помню, после того как принц окончил свой рассказ, в кабинет, где мы беседовали, вошла его жена. Она принесла нам чай. Втроем, мы до позднего вечера наслаждались теплом и ароматом Эрл Грея, разговаривали о превратностях жизненного пути и слушали только–только начавших свои трели соловьев. Женщина чудно музицировала нам на рояле, а Антон Николаевич Митрохин, он же Принц Ниитубе, крупнейший поставщик виски в Великобритании и владелец замка Данноттар, довольно улыбался каким–то своим, неведомым для меня, мыслям.

Изучая пышную крону генеалогического древа рода Коудрей, невозможно не заметить одну толстую разлапистую ветвь, берущую свое начало от славного рыцаря Роберта Коудрея. Вернувшись домой из долгих странствий по Святой земле, Роберт поставил своих многочисленных родственников перед фактом, который они ни при каких условиях принять не могли. Он вошел в дом с молодой женой, иудейкой уверовавшей в Христа. Рассорившись с близкими, крутонравный рыцарь сначала удалился с супругой в былые владения ордовиков [15] Ордовики — кельтское племя, занимавшее в эпоху железного века земли в центральном и северном Уэльсе. , а позже в горы северо–восточной Шотландии, где и осел в пятнадцати милях к югу от Абердина в построенном собственными руками доме. Иудейка Хая подарила ему трех сыновей, старший из которых и стал родоначальником нынешних Коудреев. Именно ему, лежа на смертном одре, и передал свой боевой меч, пожираемый проказой Роберт. Перед тем как испустить дух, он потребовал от наследника принести на освященном именем Гроба Господня оружии, кровную клятву, обязывающую всех его потомков во веки веков свято чтить и защищать свой род.

Во времена короля Якова, первого монарха, одновременно правившего и Англией и Шотландией, главой рода был Мэтью Коудрей по прозвищу «Блуд», зажиточный землевладелец и поставщик королевского двора. От жены местного священника, он прижил двух дочерей, младшая из которых, Элизабет, вышла замуж за своего двоюродного брата Эндрю, также Коудрея. Поскольку отец не только признал своих дочерей, но и вписал их в родовые наследственные книги, обе они получили право ношения герба своего родителя и именовались не иначе как леди Коудрей.

У Элизабет, после трех неудачных беременностей, родилась дочь, которую, помня иудейские корни предков, назвали Сарой. Именной этому ребенку и выпала участь воскресить в памяти всей родни кровную клятву старшего сына рыцаря Роберта. Достигнув возраста шестнадцати лет, Сара, упрямая и своенравная, как и все ее пращуры, не желая уготованного ей брака с престарелым лордом Стюартом, пролила свою юную кровь на священном мече достославного предка, поклявшись выйти замуж только за молодого Джона О’Брайена, сына их конюха, либо умереть. Именно с тех пор, клятва, принесенная на мече прокаженного Роберта, стала для всех Коудреев непреложной. Следуя примеру скончавшейся в ту же ночь от побоев отца Сары, священная клятва Коудреев каждый раз сопровождалась обильным кровопусканием.

Полтора столетия спустя, когда на континенте набирала силу волна великой революции, напившись пьяным, Сэр Реджинальд Коудрей, осмеянный друзьями за бахвальство и обещание лично зарезать французского короля Людовика XVI, пустил себе кровь лезвием священного клинка и тут же принес клятву в исполнении своего безумного замысла. Осмеянный повторно, не в силах терпеть этого более, Сэр Реджинальд приказал слугам притащить со двора постоянно отирающегося там кота, который в насмешку за наглое выражение морды был прозван домашней челядью именем французского монарха, и лично, на глазах изумленных гостей, свернул ему шею. Считая себя после этого варварства полностью свободным от данной им клятвы, он, как ни в чем не бывало, продолжил кутеж.