Анатолий Лернер - Тремпиада

Сам же я, при помощи Волшебника, все чаше вселявшегося в меня, увидел себя в роли Троянского коня.

Тем временем Волшебник расчистил мне путь, переплавив дорогу и спутников. А я со своей больной спиной остался разгребать его завалы.

Денег на съем жилья у меня не было. Собственно, денег не было ни на что, и когда в конце мая закончился договор на съем коттеджа, мы с Ириной оказались по разным углам.

Она вернулась в свою квартиру, к своим детям, кошкам и собаке. А я съехал к отцу, который оставил прежнее жилье и теперь переезжал в многокомнатную квартиру коммунального дома.

Среди всеобщего разора двойного переезда под руку попалась бумага.

«…Декларация о мирном сосуществовании двух антагонистических систем, — прочел я наш с Ириной недавний договор. — Люди доброй воли и разных систем, проживая на одной территории в параллельных мирах, обязуются соблюдать добрые, миролюбивые отношения…»

Бред. Я взглянул на часы. 22. Время, когда вечер обретает силу ночи. Пора укладываться. Ира сегодня уже не придет. Сразу после работы она ушла на старую квартиру, согласно с договором о съеме, побелить стены и вымыть полы. Завтра, в 4 часа 30 минут будильник поднимет ее на работу. А меня никто поднимать не посмеет. Буду спать. Спать при отцовском хламе. И я буду спать в этой пустой квартире, как спят ночные еврейские сторожа.

Веселый дверной звонок пробудил во мне жизнь. Сон сняло как рукой.

«Ирка!» радостно пело в душе, а ноги уже шлепали тапочками по мраморным плитам пола, неся меня навстречу любимому человеку. Я отворил дверь… О-па… и замер на пороге. Жена привела гостя…

Ну надо же!

Первое, что выхватил мой взгляд, — глаза. Глаза светились в темноте подъезда и сами излучали веселящий сердце свет. Я знал эти глаза, но не помнил, кому они принадлежали. Седая, окладистая борода гостя тоже показалась знакомой.

Его незатейливый наряд состоял из большой, на всю голову, белой кипы с надписью. Под ней — рожки. Но не чертика, а рожки антенн инопланетянина, общающегося с Космосом. И выражение лица такое, точно сейчас ему сообщили оттуда нечто невероятно веселое.

Белая рубашка, под которой угадывался талес, темные брюки, носки и туфли.

Мы разглядывали друг друга, и пока он не произнес: «Не узнал, брат?», — я так и не понял, что передо мной Моше.

— Винокур! — выдохнул я всю неловкость, понимая, что мой сюжет стремительно обретает нового героя.

И вместо рассудительного, зализывающего боевые раны шамана, не верящего, что возможно одолеть ту дорогу, что отделяет каждого из нас от причала, где призрачный парусник, все еще никуда не ушел, — появился некто другой. И этот другой постучал в мою дверь. Быть может, пришел он за мной, чтобы какой–то отрезок пути к манящему и его причалу пройти вместе?

И все, кто не верит в чудеса, рассказанные смешными фраерами, кто называет это сказками, придуманными лохами для лохов, — остались далеко, далеко: за линей горизонта, отсекающей все лишнее.

Писатель, переступивший порог моего дома, виделся мне мудрецом, переступившим порог писательской мудрости. Да он и был таковым. И правду свою он черпал из Торы и почитал ее как Закон…

Грустный сказочник переступил порог моего дома. И несмотря на то, что все было плохо, бесшабашный волшебник легко и весело подбивал на весьма заманчивый для меня и соблазнительный путь воина: хозер бе тшува, — путь возвращения к ответу.

— Я поймал эти волны, — сказал Моше так, что я сразу же поверил.

А сам Моше припухал на выселках в Кирьят — Шмоне, под судом. И женщина, ухватившая его с первой встречи за бороду, в трепете прижавшаяся к нему вся; женщина, произнесшая: «дорогой ты мой человек, я же тебя столько ждала…»; женщина, нашедшая слова, которые смогли вскружить голову Моисею, что твоя Ципора; эта талантливая, а потому запутанная художница, три года украшавшая жизнь одинокого волка, водителя танковоза, тренера малолеток по боксу, писателя и сына этой страны, — неосознанно подвела его к этой черте…

Ну что ж. По ту сторону колючки Винокур уже успел написать один сильный документ: повесть «У подножия Тайного Учения», каждая глава которого начиналась словами: «Сидели в тюремной синагоге. Под замком».

Но это было, когда он проходил по статье «террор», а с его двора унесли противотанковую ракету «ЛАУ».

Но теперь?! Нелепость. Женщина, сумевшая заставить блестеть каким–то особым светом его глаза, сама оттолкнула его. Да так сильно, что сидит ее Бен Шломо в в Кирьят Шмоне, на выселках и все еще находится под судом.

— Это я…

— Ты, ты Моисей Зямович! Ты, который вывел нас, блядей, из Египта! — проорал я знаменитую «декларацию» писателя, и несколько смущенно посмотрел на жену.

— Ну что, приглашай, хозяин, в дом, — сказала жена, улыбаясь странной улыбкой. Похоже, она тут же приняла его безоговорочно, со всеми матами, едва мы с гостем разомкнули объятия.

И потом, когда в Интернете появился Мотя со своим дурацким письмом, я ему ответил просто:

«Мотя! Иди сюда! Здесь Моше Винокур на выселках в Кирьят Шмоне. Стукнулся в технику иудаизма и, как говорит, летает на этой волне. Два года в июле, как он бросил пить. Превратился в крепкого Деда Мороза, который опять под судом, но за которого вступилась марокканская община, куда он обратился в своем возвращении к ответу. И знаешь, что они о Моше написали в полицию? Что не отдадут его в тюрьму, потому что они давно ждали такого человека. Вот и все.

И когда этот зверь вынимает на ночь свои зубные протезы, он и впрямь превращается в доброго волшебника: и я понимаю того режиссера, что догадался снимать Винокура. Можешь себе представить, Мотя: Винокур. Устные рассказы. С Моше произошло то же, что ощутили несколькими годами раньше мы с тобой, но не удержали. Мы только притронулись, коснулись и — сошли. А он в этом — здесь и сейчас. И тащится, как утверждает, от самого процесса очищения письмом. Он написал очень сильные рассказы, как прощание с самим собой. И поклялся, как всегда сгоряча, что ничего из написанного больше никогда сам не опубликует. Хотя, при такой чистке себя, страдают, как правило, те, кто рядом. Пора отбирать у Винокура вторую часть твоей книжки. Ну, той, где тот был еще черт, и художник рисовал его с копытами. Вторая книга, изданная тобой, будет еще круче, потому что у этого Сатира выросли крылья. Ну что, нагулял львенок Мотя на аглицких лужайках бока? Пора и честь знать. Тем паче, зовет Винокур пожить небольшой коммуной, по типу ашрама. Как тебе, свободному человеку, эта идея?

А ПИСЕМ, гад, не дождешься!».

Вот такое письмо отправил я Матвею, в ответ на его интернетовский привет.

>

> Привет!

> Чавой–то ты неразговорчивый какой–то. Молчишь, понимаешь,